Снежана Войтенко - Всё, что я знаю о любви

Ближе к вечеру поднялся ветер, волны рванули на набережную, к людям, разбиваясь в бессилии о волнорезы. Нестерпимо захотелось нырнуть в прохладное штормовое море – с тротуара, в одежде – надолго зависнуть под водой, чтобы захлебываясь, вынырнуть, жадно хватая ртом воздух. Или поднять паруса, отправиться навстречу штормам, вперед в неизведанное. В общем, не знаю, что там еще делают, чтобы снова захотеть жить.

На причале красовались белыми боками отполированные бурями яхты, ожидая романтиков с туго набитыми кошельками. Повинуясь мгновенному порыву, отправил Кристи выбрать любую из тех, что стояли вдоль набережной. Не дожидаясь, когда она вернется, пошел к палатке, где копченый к концу лета администратор, в распухшей от зноя, выгоревшей тетради вел учет морским прогулкам, сводя дебет с кредитом – возможности туристов с желаниями хозяев лодок. Я без Кристиного ответа знал, какой будет выбор, показывая администратору пальцем на самую большую яхту.

Узнав, чего я хочу, он оживился:

– Красотка «Висалия», отличный выбор! Вот ребята как раз ждут, сами не потянут. Их всего двое, парень с женой. А лодка здоровенная, пятнадцать человек свободно, а если потесниться, то все двадцать. На «выпускные», бывает…

Копченый застрочил как пулемет, я не слушал. Рассматривал парня. Высокий, спокойный, окультуренная щетина, неплохие дайверские часы, слегка затемненные очки, явно с диоптрией. Он, без претензии, прохладно смотрел на меня. Но что-то в его взгляде рождало странное чувство, будто он обладает чем-то, чего у меня нет и, возможно, никогда не будет. Я резко оборвал историю о «выпускных»:

– Да, не вопрос, возьмем. А жена у тебя красивая?

Очкарик без усилий выдержал взгляд, кивнул:

– Очень.

– Годится! – я зачем-то многозначительно ухмыльнулся, будто на что-то намекал, хотя искренне хотел провести время с кем-то еще, кроме свиты. И очкарик мне нравился. Но он уже отвернулся, что-то вполголоса объяснил администратору. Перед тем как уйти, пожелал всем приятного вечера.

Настроение провалилось с цокольного этажа в подвал. Что не так? Отчего этот чистенький рафинированный интеллигент готов заплатить лишнюю сумму, только чтоб не ехать со мной? Опасается за свою прекрасную женушку? Захотелось взглянуть на нее, раздобревшую на блинчиках, приправленных тихим нравом мужа, домохозяйку, однозначно стерву, которая перед тем, как лечь в супружескую кровать, на вдохе втягивая живот, спрашивает:

– Скажи честно, я стройная?

– Очень, – каждый раз кивает он, вспоминая, как в обеденный перерыв на работе трахал в туалетной кабинке коллегу-бухгалтершу. Я хотел, чтоб все было именно так. Даже пошел вслед за очкариком – убедиться, увидеть круглое самодовольное лицо его благоверной и успокоиться, но успел рассмотреть только черный бок отъезжающего «Аутлендера».

На следующий день, оседлав красотку «Висалию», с самого рання мы отправились в море. К вечеру содержимое наших желудков перекочевало за борт. Утро оказалось еще хуже, невозможно сделать даже глотка кофе. Театр попросил пощады. Не прошло и суток с начала морской прогулки, как мы швартовались на ялтинском причале.

Шел лишь второй месяц нашего путешествия, а мне уже осточертел крымский маршрут, впрочем, идея странствующего балагана тоже. Большую часть времени я видел себя экскурсоводом, обслуживающим малограмотных школьников, которые вместо того, чтоб внимать доброму-вечному: смотреть исторические развалины, с наслаждением бродить в тишине музеев, художественных галерей, без конца просились в туалет, хотели кушать, пить, спать, много ссорились, жаловались друг на друга; а когда я повышал голос, чтоб восстановить порядок, обижались, лишая душевного покоя.

Безудержно хотелось каждому влепить затрещину, накричать, хотелось застегнуть рубашку Кристи на все пуговицы, хотелось сделать хоть что-то, чтобы они перестали вести себя как дешевые бляди, мечтающие стать добропорядочными гражданами, но идущие к цели по улице, освещенной красным. В каждом я видел достоинство, красоту, свет, видел, что он есть внутри, – наверняка, точно! Но только пытался его зафиксировать, ввести в правило, он, словно солнечный заяц, ускользал, растворяясь в сумерках межличностных отношений.

Наблюдать воочию, как за два с половиной месяца взрослые люди становятся детьми, – то еще кино про Бенджамина Баттона.

По факту, за свои деньги я получил не романтичное путешествие актерского табора, а личный детский сад, смешанную возрастную группу от 20 до 35 лет. Именно в этой поездке, раз и навсегда я вычеркнул из списка своих расходов благотворительность. Раньше искренне верил в то, что решенная задача выживания поможет человеку шагнуть в развитии куда-то дальше (правда, я и сам не понимал – куда?). Сейчас я знал наверняка: если начать опекать взрослого, здорового человека, это приведет только к одному – повороту времени вспять, к деградации. Взрослый снова станет ребенком – нелепым, ранимым внутри и достаточно потрепанным жизнью снаружи.