Аnn fon Luger - Призраки Петрограда 1922—1923 гг. Криминальная драма. Детектив

Все разом стихли и напряглись с переглядом, словно летал тихий ангел, вознося меч карающий над их головами.

– Ку-ку! – звякая ложками, вошел Дед и внес в комнату поднос. С важностью рачительного хозяина принялся выставлять все его содержимое на стол.

– Пафнутий, ты неутомим! – хвалил его Ленька. – Так вот, вам заданьице сегодня по-тихой распихать этот хлам по своим в обмен на еду или деньги!

Пришедшие переглянулись.

– Голодно. Ну не до такого ж, – заметил Басс.

– Ты ради этого нас сюды приволок?

– Я никого не держу, дверь вона открыта, – кинул Ленька, ища поддержки у Пафнутия.

Тот подмигнул.

И тут вдруг, как обычно, Дед заметался по комнате в поисках чего-то неопределенного, переводя на себя всеобщее внимание. Примусник поднял кверху корявую ладонь, бросился к серванту. Открыл его створки и достал графин водки и пять рюмок.

Сервант, впрочем и все его наполнение, принадлежал дворянским гнездам и жертвам экспроприаций еще при революционной горячке. Безделицы и всякая приятная мелочь, давно оплаканные бывшими владельцами, просто валялись по углам у барыги.

Даже опытному воровскому глазу не за что было здесь зацепиться, все вокруг здесь было чужое, как маска. И создавало лишь эффект временности бытия.

Дед потянулся до графина, где золотом блестели вензеля аббревиатуры графа Давида Максимовича Алопеуса.

– А это еще зачем? – строго спросил Пантелкин.

– Якшаться будем! – пояснил причмокивая Дед. – Графин выдержки сто лет! – У всех засверкали зенки, никто не возразил.

– Располагайтесь да рогалики лопайте. Гляди, скоро и марухи набегут, знамо дело.

– Не, Дедуля, я не пью. А с бабьим племенем ухо востро держать надо, трезво, – отрезал Ленька.

– Истину говоришь, – заметил Варшава.

Дед разлил беленькую по рюмкам. А сам закурил цигарку, отсев на край, наблюдая за гостями с нескрываемым наслаждением, рукой подперев подбородок.

Сам Дед вечно создавал видимость рьяного трезвенника. Даже когда выпивал. А выпивал он редко, и вообще никто не видел его пьяным. Зато над приютом его довлела лихая слава. Наверное, из всех хаз Петрограда только здесь можно было за час смертно надраться и потерять все сбережения, очутившись под утро в ближайшей подворотне еще живым.

Дед избегал пьяных разборок. Поножовщин, мокрушничества у него не водилось. «Воровать – так на сухую», – любил наставлять тот домушников.

– Дед, где золотишко придержал? – спрашивал Ленька.

– Да тшш! Ты о чем?

Притонов в Петрограде было множество. Пафнутию повезло: он занял сразу 5 комнат как раз с Великого Октября, прежние хозяева – аристократы загнивающего бомонда – то ли бежали, то ли в земле сырой лет пять как лежали. Но с любезной предусмотрительностью оставили весь скарб.

И потому первая рюмка у деда всегда была вроде как за них, «общипанных бывших».

– А кто вон в тех комнатах живет? – поинтересовался Басс.

– Сынок, две для собственных нужд, остальной уют сдаю по часам.

– Ну ты и крученый, Дед. Кому сдаешь-то?

– Чего придрался? – поправил Пантелкин.

– Ну ясно кому… Девицам с Газковой на час или залетным, но длительно.

Отдельная кухня с умывальником, все удобства. Шамбары 1 1 Шамбары – комнаты, от (Фр., слова chambre). сии никогда не пустовали, там стоял первородный гвалт и частенько хлопали двери. Каждый вечер играла гармоника, из комнат доносился смех.

«Только на керосинки перерасход 12 целковых в месячину», – жаловался Пафнутий постояльцам. «Батенька, протопили бы каминчик! А дрова?» – «Дров нэмае…»

А еще все комнаты вечно тонули в табачном дыму, и это было для хозяина сущей проблемой: «Анафема! Сейчас астма заест!» – «На вот, батенька, на табачок!» – «Тады кутите. Доброго вечерочка!»

С одной только «бядой» не совладать было: пустые бутылки из-под марочного алкоголя стремительно плодились по углам. Оттуда их изредка выносили. На многих из них сплели свои гнезда разнокалиберные пауки, ловившие в свои сети мушек и таранов. Это служило некой метафорой притона на Ямской, так как нередко у доверчивых завсегдатаев пропадали ценности: гаманочки с мелочью, облигации, крепко замотанные аль в чулок, аль в уездную газетенку. Ну не все, конечно же, возвращалось с лихвой. Хипес не дремал. Поэтому в милицию никто не бегал жаловаться.

Пропустив первую, она ж «нулевая», как говорилось всегда Дедой, Ленька пил свой жженый кофий, наблюдая за страждущими.

«Терпеть не люблю алкашей», – думал он и невольно вспомнил своего батеньку.