Андрей Наугольный - Ещё поживём. Стихи, проза, размышления

И ещё – безобразие происходящего убивало душу. Из жизни была изгнана красота. «В прекрасном – правда, в правде – красота», – сказал когда-то поэт. Сам образ красоты исчез из умов. Даже пейзаж военного городка давил своей заурядностью: индустриальный очень – два оборонных завода дымили поблизости – загаженный, неприкаянный какой-то. Отовсюду веяло дряхлостью, ветхостью, распадом. Казармы времён первых пятилеток, грязная солдатня, разбитая техника. Представлялось, что остатки разгромленного и деморализованного батальона, сознавая своё бессилие и позор, спрятались за стены части и мирно вымирали тут, в стороне от больших дорог и любопытных взглядов. Существование на обочине жизни было выморочным, фантасмагоричным: «Того и жди сюда чужого флота».

Горев наивно верил тогда, что благостная тайна реально присутствует в пыли книжных полок. Книги освобождали от обыденности и избавляли от надежд, которые одних делали слабыми, а других превращали в зверей. Пронзали пониманием, что, как бы хороша или плоха ни была твоя жизнь, она, всё равно, далека от истинной сути. Ты мелок и убог в своём счастье и в своих бедах. Недостаёт главного – божественной близости. «Красота души – в уподоблении её Богу», – говаривали древние. Идентификация образа и естества, где становление – это не воплощение в одну из расхожих жизненных схем, но полный отказ от всеобщих установок, неизбежный разрыв с ними. Книжная полка противостоит реальной видимости, не миру, точно так же, как душа – косной материи. Поэтому так взрывоопасна пыль книжных полок, поэтому в иные времена так ненавистны сами книги и даже их читатели, которых подозревают, бог знает в чём, что, впрочем, совершено оправдано. В книжном коконе таится крамола. И где бы ни появилась книжная полка, всегда отыщется читатель… Батальонная библиотека была, правда, закрыта по иной причине – не могли найти библиотекаря, зарплата очень уж невелика. Так что… Монологи на лестнице.

В роте стоял кавардак. За сравнительно короткий срок Горев успел сбегать в столовую, отнёс туда пустые тарелки (деды любили покой и уединение), где его выругал дежурный, вымести лестницу, дважды слетать в соседнюю казарму, и когда Нурпеисов вручил ему швабру, он дал себе слово больше не выпускать её из рук, остаться в роте дневальным, благо сам Нурпеисов, отслуживший год фазан, ушёл спать в класс. Но старшина, человек с челюстью настоящего мужчины, не знал снисхождения:

– Задолбали урюки! Мне каждый человек дорог, а он тут пол метёт. Где дневальный? На вторые сутки оставлю! А ты – марш в машину!..

Надо сказать, настроение у старшины было паршивое. Он пришёл в казарму, когда рота была в столовой. Войдя, он сразу же увидел, что Сафар, много возомнивший о себе дед, безмятежно спит. Такая наглость вывела его из себя. Кровь ударила в голову. Кровать он перевернул, так что спящий Сафар, как бумажки из опрокинутой мусорной корзины, плавно и неаккуратно вылетел в проход. Никого не было. Момент был удачный. Сафар давно хотел сказать старшине всё, что о нём думает. И сказал:

– Ещё раз, и я тебя зарежу! Ты моё слово знаешь, чмошник!

Старшина, не подавая вида, что струхнул, мрачно выдавил:

– Одевайся!

И стремительно вышел из казармы. Сафара он опасался, знал, что не стоит переходить черту. Достоинство горца выше устава. А нож, он и есть нож. Старшина понимал, что мелкая месть из-за неудачно сложившейся жизни, дикого выверта характера, грубости натуры и даже дисциплинарного устава не стоит столь большого риска. Эти ребята пускали в ход нож так же легко, как портили девок из близлежащего посёлка. Поэтому, подумав, он решил отыграться на ком-нибудь другом. Сафар был ему не по зубам.

Утреннее происшествие раздосадовало старшину, но Горев и не собирался ему перечить. В машину, так в машину. Рота уже разместилась в трёх «Уралах», до выезда на трассу оставалось минут пять. Горев отправлялся туда впервые. Эх, трасса, трасса… «Веселей, ребята, выпало нам строить путь железный…» – так пели когда-то комсомольцы. Бодро, жизнеутверждающе пели. Им простительно, они и понятия не имели, что же такое трасса. А это… Тяжёлый физический труд, мат, ругань, побои, истязания, изнасилования… Унижение достойных и втаптывание в грязь слабых. Всё, как в жизни, только наоборот. Вместо светлой стороны – тёмная, вместо исключений – правила. А вообще-то это день, когда, проснувшись утром, ты думаешь: что же такое можно сделать с собой, чтобы там не очутиться? Вскрыть вены, отрубить себе палец, сломать руку, уйти в побег, напиться солярки, убить кого-нибудь…