Варвара Титова - Записки театрального ребенка

– А теперь, дети, я вам загадаю загадку, – нараспев вещал дед Мороз.

– А давайте, я вам загадаю загадку! Висит глуша, нельзя скушать! – тараторила я, и для убедительности махала у него перед носом рукой.

Дед побагровел, публика покатилась со смеху. Потом началась пляска. Я старательно вытанцовывала вприсядку. Я не знала, как надо танцевать барыню, но помнила, что так учили в детском саду мальчишек танцевать моряцкий танец. И мне это движение показалось подходящим.

Дед, наконец, слегка освоился. Как только он примечал мою оранжевую макушку, тут же разворачивался и шел в другую сторону. Но, я не унималась, и каждый раз вновь оказывалась у него перед носом. Начались игры. Несмотря на все мои старания, дед стал упорно меня не замечать.

– Варю, Варю, возьмите, – кричали восторженные зрители. И хохотали от души, когда тот столбенел.

Представление закончилась, всем раздали хрустящие пакеты с конфетами и мандаринами. Счастливая, я подбежала со своим подарком к маме. Она взяла меня на руки. К нам стали подходить актеры и актрисы:

– Ай, да, Варвара! Ай, молодец!

– Ну, Варюшка, ну Лиса! Настоящая актриса!

– Ох, спасибо, Варвара, ох спасибо, порадовала ты меня – вытирая глаза платком, говорил здоровенный пожилой актер. – Давно так не смеялся!

Получив такое зрительское признание, я поняла, что у меня все получилось, и мой первый настоящий бал удался на славу.

С самого утра, хотя это утро обычно наступало в 11—12 дня, Томский драматический театр вдруг стал напоминать разоренный улей. Вахтерша тетя Глаша ничего не могла понять. Она, коренная сибирячка, привыкшая к порядку и размеренному образу жизни, почувствовала, что происходит неладное. Ее вахтенный пост, охранявший служебный вход и закулисье, всегда был спокойным. Каждый день приходили полусонные актеры на репетицию, вежливо здоровались, и пропадали куда-то в недра театра заниматься высоким искусством. А поздним вечером, после спектакля, наскоро стерев грим, быстро разбегались по домам, впрочем, не менее вежливо прощаясь. А тут…

Словно в людей вселился явно небожественный дух Мельпомены. Все бегали взъерошенные, раскрасневшиеся, отчего-то восторженные, здоровались картинно с тетей Глашей, с таким пафосом, словно у нее был юбилей, или она выиграла в лотерею «Волгу». В общем, театр превратился в сумасшедший дом. Актеры почему-то перестали тихо исчезать где-то за кулисами, и вместо этого бегали по фойе, как дети, странно смеялись и шушукались. Таким поведением они вдребезги разнесли сознание тихой серьезной вахтерши.

Через полтора часа присутствия в этом дурдоме, чуть-чуть придя в себя, тетя Глаша не выдержала.

– Да что стряслось-то? – спросила она пробегавшего мима актера, который ей казался самым разумным из присутствующих. В ее голосе явно прослушивались нотки трагизма и готовность принять любые, пусть даже самые страшные известия.

– Тетечка Глаша, миленькая, к нам сегодня приезжает Евтушенко! – хохотнул артист и как-то заговорщически с хитринкой глянул на женщину, будто вовлекая ее в некую игру, в которой нужно было непременно разгадать хитрый ребус.

Предчувствуя подвох, но держа себя в руках, Глафира Ивановна впервые надув губки, как гимназистка, на всякий случай переспросила недоверчиво.

– Кто, кто? Фтушенко?

– Ха-ха-ха! – попадала со смеху актерская толпа. – Вы не знаете, кто такой Евгений Евтушенко? Да вы тетя Глаша, тундра! Это же наш великий поэт!

Актеры от души веселились и хохотали. А тетя Глаша бесшумно опустилась на банкетку, словно срезанный сноп колосьев. Она понимала, что ничего не понимает. Но знала одно: обычного спокойного дежурства сегодня точно не будет.

И действительно, служебный вход в театр превратился в бешеную карусель. Весь день приезжали люди. Суетливые, кто-то с букетиками цветов. Некоторые солидные с портфелями, или без них, не очень солидные в вытянутых свитерах или ярких шейных платках.

– Пестренькая толпа, от таких ничего хорошего не жди – хмурилась тетя Глаша, но как истинная сибирячка сидела с каменным лицом, не подавая вида испуга.

Наконец, наступил вечер. Зал был не то, что полон, он был битком набит томской интеллигенцией. Профессоры и студенты, чиновники и обычные любители поэзии, занявшие не только все места, но и проходы в зале, ждали, когда же откроется занавес.

И вот на сцену вышел ОН. Грянули бурные аплодисменты. Зал внимал каждому слову поэта с таким трепетом и любовью, что, казалось, если бы он даже не читал свои стихи, а просто стоял и улыбался, все были бы всё равно рады. Он был воплощением глотка свободы и лучом прожектора, рассекающего туманное будущее.