Татьяна Таран - Никто не ангел. Рассказы и повести из Владивостока

– Да, конечно. Здравствуйте. Есть, я рисую, да. Проходите, – Павел отшвырнул ногой в угол заляпанное полотно, испорченное теперь, конечно, полностью, давая проход девушке к картинам.

– Сейчас, я помою руки, извините, пять минут.

В подсобке мастерской у него был свой санузел. Намылив руки, петров мимоходом глянул в зеркало, висевшее над раковиной. Щёки горели, уши, казалось, распухли, глаза блестели жёстким антрацитовым блеском. Сердце выстукивало морзянку с методичностью «SOS».

«Шандарахнуло не слабо, – подумал Павел. – Ну, иди, выполняй приказ директора».

Девушка стояла у картины, которая была написана Павлом два года назад в туманный июньский день. Из-за нечёткости изображения, размытости берегов и контуров пароходов она казалась незаконченной, слабой, несовершенной, поэтому её не брали другие визитёры, и Семибратов для продажи её тоже не оценил.

Но это было не так! Картина была полностью закончена. Петров написал бухту Золотой Рог именно такой, какой увидел её в день, когда впервые поднялся на сопку Крестовую в поисках живой натуры.

Позже Петров ещё не раз бывал здесь. В солнечный день с высоты холма открывался пронзительный вид на четыре стороны света, и везде – вода. Заливы, проливы и бухты, в отдалении обрамлённые грядой сопок. Петров узнал полуостров, очертания которого с детства на Чайке он видел каждый день. С южной стороны огромным массивом в воду погружён остров Русский. А в северном направлении узкий перешеек в районе железнодорожного вокзала соединял полуостровной район с материковой частью города, разраставшейся вширь и вглубь домами и проспектами. Выход в открытое море определялся небольшим островом с маяком, указывающим океанским судам путь в родной порт.

Петров любил забираться на эту верхотуру. К вершине вела узкая тропа с осыпающимися из-под обуви мелкими камнями, по склонам росли только трава да невысокий кустарник, за которые уцепиться на крутом подъёме было невозможно. Поэтому кое-где приходилось идти как лыжникам на подъёмах – «лесенкой». На финише можно было укрыться от ветра за большими валунами и устроить себе уютное местечко для пленэра. Горячий чай в термосе с железной кружкой, конфеты (Петров любил сладкое с детства), мольберт, краски, складной стульчик. Кроме ветра здесь – тишина, которая в шумном городе была слишком большой роскошью. И ещё на вершине сопки кто-то водрузил крест, вообразив это место Голгофой.

Но в начале лета над всем этим висело рыхлое водяное одеяло – не дождь, не туман, а влажная взвесь, морось, чилима – мелкая дождевая пыль, от которой краски на картине расплывались, и сделать подмалёвок с натуры было невозможно. Павел набросал карандашом этюды, из которых и родилась потом картина.

– Можно мне вот эту, – девушка показала на туманный Золотой Рог.

Павел пожал плечами. Он старался смотреть не на гостью, а на стену с висящими на ней работами:

– Конечно. Выбирайте любую. Она украсит ваш интерьер? Туман тут, не солнечно. Грустный, в общем-то, вид.

– А мне нравится. Очень тонкая работа. Очертания кораблей размыты, море серого цвета, не такое, как при ярком солнце, дома на берегах сливаются друг с другом, но всё узнаваемо. Слева – наша центральная улица, здесь – порт. Там, вдали – спальный район с многоэтажками, вы их сплошным массивом сделали. Я видела эту бухту с другой точки. Вон с той сопки, слева, над фуникулёром, видите? – Девушка показала рукой в левый угол картины.

– Я жила там, неподалёку. В ненастный день бухта выглядит именно так, как здесь нарисовано. Хотя, наверное, вы правы. Для гостиной это будет не лучший вариант. Муж любит всё яркое, красивое… – девушка оборвала фразу, сочтя, видимо, лишним только что сказанное. – Но я возьму её для себя, если не возражаете. А что вы ещё посоветуете?

– Обычно берут узнаваемое: порт, яхт-клуб, набережную, маяк… Не знаю… Мне трудно судить о вкусах других людей. Я пишу картины не ради соответствия географии, – и Петров тоже замолчал, не зная, поймёт ли девушка то, о чём он говорит.

– Вы пишете настроение, да? Вы чувствуете эти нюансы – место, запах, вкус, время? – Гостья отвернулась от картин и подняла глаза на художника, ища ответного взгляда.

Петров был немного выше девушки, и теперь была её очередь смотреть вверх. Павел повернулся к ней и оказался в беззащитной близости.

«Что в ней такого? Господи, почему я опять поплыл? Почему кровь бьёт в болевые точки, эти красные губы – так хочется впиться в них, сжать её всю, приклеить к себе, со мной такого никогда не было! Где магнит у неё, я бы за ней, а директор не дурак, старый ведь, зачем всё так? Неправильно. Может, за деньги? Какая она! Хочется потрогать, пальцами провести по шее, по груди… Мучение-то какое. Я бы взял её, здесь, прямо сейчас. Как? О чём ты, Паша? Ей не надо. Предложить нарисовать? Кто я по сравнению с ней? Да никто!» – Петров как будто сжал все свои кровеносные сосуды, чтобы стуком пульса не выдать своего волнения. Он стоял, съедая девушку глазами и не отвечая на вопрос. Он вообще забыл, о чём она его спросила.