Вячеслав Кеворков - Сюртук

Неожиданно где-то недалеко от берега вода покрылась рябью. Ни единого дуновения ветерка, ни волнения – и вдруг ни с того ни с сего появилась шероховатость на воде. «Неужели косяк рыбы?» – от удивления Федор привстал. Рябь улеглась, и вода пошла какими-то замысловатыми разводами, под которыми он вдруг увидел родное лицо матери. Плоское изображение было покрыто тонким слоем воды и мерно покачивалось в такт ее колебаниям. Лицо было как всегда спокойно, будто никакой трагедии не произошло.

Тут же к изображению присоединился хорошо знакомый ему с детства материнский голос: «Дорогой Федорушка! Ты единственное наше дитя и большая радость! То, что произошло, должно было случиться рано или поздно. Я всегда боялась остаться без твоего папы. Но судьба оказалась милостивой, и мы теперь с ним навсегда вместе. Просим тебя, не терзай свое сердце, оно тебе нужно здоровым для жизни. Поэтому не ходи к реке, не ищи нас глазами. Не растрачивай напрасно земное время. Знай, пока ты о нас помнишь – мы с тобой. Отец считает, что ты все делаешь правильно. Возьми его книги и иди в город к Отто Метцу, он поможет тебе выучить немецкий язык. В жизни пригодится. Долго в одиночестве не оставайся. Женись и род наш благородный продолжи. А теперь ступай, и сюда, к реке, напрасно не наведывайся. Придет время, и мы опять будем вместе».

Изображение исчезло. Федор поднялся и пошел домой. Шел он, не спеша, и мысли его расползались в разные стороны. Явление матери он воспринял не как наваждение, а как послание свыше.

Войдя в дом, Федор почувствовал облегчение. Все, что он делал, было правильно, и все, что нужно было делать в дальнейшем, становилось абсолютно ясным. Тетка Варвара пристально посмотрела на него:

– Ты что, Федор, в церкви был что ли?

– Нет, на реку ходил, – признался Федор, но дальше рассказывать не стал.

Варвара покачала головой, то ли удовлетворенная ответом, то ли недовольная его поступком. Этого он никогда не мог определить.

Однажды январским морозным днем, когда температура опустилась ниже тридцати градусов, Федор возвращался с вызова. Солнце светило так ярко, что даже его отражение от белого снега резало глаза. Деревья, спасаясь от холода, припорошились инеем. Две дорожные колеи, отполированные полозьями саней, блестели, словно покрытые свежим лаком. До дома оставалось не больше двух верст, когда лошадь стала проявлять нервозность: то пускалась вскачь, то резко замирала, выпучивала испуганно глаза, втягивая с хрипом нервно подрагивавшими ноздрями морозный воздух.

Федор остановился, слез из саней:

– Ты чего нервничаешь? Ничего не бойся. Я тебя в обиду не дам, – потрепал он ее по гриве.

Лошадь не поверила ему. Федор огляделся и тут же обнаружил причину ее необычного поведения. Два волка гнали по окраине леса молодого лося. В следующее мгновение они настигли жертву, и завязалась схватка. Поднялись клубы снега. Тут же стало ясно, что с первой попытки хищникам не удалось одолеть жертву.

Лось рванулся в лес. Волки бросились за ним. Послышался хрип, повизгивание. Федор вынул нож, и побежал помогать лосю.

Федор не испытывал ни малейшего страха перед волком. Еще в ранней юности отец объяснил ему, что все сюжеты, подобные Красной Шапочке, где существенную роль играет злой волк, пригодны только для сказок. В жизни же надо учитывать, что в волка заложен генетический страх перед человеком, поэтому он всегда старается избегать встреч с ним.

Позже назидания отца подтвердили охотники. А еще позже Федор неоднократно убеждался в этом сам. Охотой он никогда не увлекался, что-то в этом занятии ему претило. Однажды он убедился, что вообще не способен убить животное. Накануне какого-то праздника тетка Варвара попросила зарезать петуха. Поначалу Федор согласился, отловил птицу, взял топор и пошел на задний двор, где стоял пень, служивший плахой для таких дел. Но, подойдя к месту экзекуции, Федор остановился. Петуха отпустил, топор поставил на место и, явившись к тетке Варваре, чистосердечно признался:

– Я рожден, чтобы животных лечить, а вот забивать их – это другая профессия.

Варвара покачала головой:

– Да, Федор, я все больше убеждаюсь, что ты не от мира сего. Думаешь, я вечная? После меня как хозяйство-то вести собираешься?

Федор находился в том возрасте, когда о конце жизни размышляют как о чем-то иллюзорном, примеряя смерть на всех, кроме себя, поэтому особого значения стенаниям любимой тетушки он не придал, хотя нельзя сказать, чтобы сказанное не оставило следа в его памяти.