100 Рожева - Были для пацана

– Ооо–ой, мамочка, такого не бывает! Ты что, не надо, ты порвёшь меня!

– Не бойся ты, дурочка, я же не Коля и не Толя, я очень нежно тебя возьму, ровно настолько, насколько ты сама захочешь, кто же от такого отказывается? – любя стал нашёптывать ей Сима тихим своим голосом.

Машенька опустила ножки на пол и несмело взяла двумя узкими ладошками «биту» Симы, на которой блестел «напальчник», натянутый до половины. Она словно взвесила его член и осторожно поводила туда-обратно ладошками. Сима очень нежно потянул её за пышный затылок лицом к члену. Маша отстранилась. А Коля, то ли глазами на затылке, то ли украдкой подглядев (когда я обернулся на его голос, он по-прежнему смотрел вперёд), хрипло промяукал:

– Неа, в рот не даёт, боится, что порвём, а твою оглоблю точно не всосёт, брат жидомассон.

Сима отпустил её затылок и совсем тихо ей сказал:

– Да ты не бойся, ротик закрой, личико мне дай свое, сама, сама…

И она подалась вперёд лицом, словно подставляя его под пощечины, и закрыла глаза, плотно сжав губы. Сима погладил её «битой» по щеке, потом по другой, потом по шее, причём, когда он гладил её вытянутую длинную шею с родинкой на сонной артерии (которую я заметил в полумраке, когда любовался на её лицо сверху, сидя рядом с Юрцом), то его выбритый пах не доставал до её лица добрых 15 см, кулак точно пролез бы в зазор между её лицом и его плоским животом. Сима нежно нащупал её руки и потянул за них, поднимая её из сидения. Маша стала особенно послушной, я подмечал любые микро сопротивления её движений, потому что более всего меня занимал гложущий с детства вопрос о единстве и борьбе противоположностей. Это я сейчас так формулирую, а тогда был просто неоформленный вопрос, но он был тогда, и есть сейчас, и от более понятной с годами формулировки яснее почему-то не становится…

Сима сам сел на её теплое место (энергетику тепла я чувствовал чётко), а Машу посадил на себя, лицом к себе. И стал целовать её шею и лицо, руками нежно поддерживая её кругленькую попку. Я уже смотрел, не стесняясь, и я стал вдруг уважать этого тихоню, потому что точно знал – я буду делать так же – столько нежности и какого-то наития было в его действиях. Он и на кроссе всегда учил – подлетаешь к трамплину, хоть и трассу знаешь, а должен чувствовать, получится прыжок или нет, если нет – не прыгай этот трамплин, может за ним впереди идущий упал, поэтому ты и не почувствовал удачу, и сам не упадёшь и его не покалечишь.

Как-то потихоньку Маша охнула, напряглась её упругая спина, свет облизнул острую лопатку и ямки над попкой, потом медленно, со стоном она стала приседать на Симе, всё увеличивая амплитуду, он лишь поддерживал её попку. Когда она прокричала свое ведьмовское – да дада, ммммм!!! – то всё равно присела не на самый Симин пах, а чуть ниже на колени ему. Сима аккуратно снял её с себя и посадил рядом. От нее пахло странным, щекотным запахом, от которого першило в горле – приятно и страшно почему-то.

А Сима опять встал к её лицу своей «битой»:

–Давай, девочка, помоги и мне кончить…

И она, широко открыв рот, засунулась на треть резинисто-сморщенного члена. И тут я увидел воочию процесс коитуса (словечко из теории Власовой), хотя этот термин вроде относился к проникновению писи в писю. Обхватив резину губами, она двигалась по баклажану Симы. Довольно быстро Сима испустил глубокий стон и замер, а Маша, сделав глотательное движение горлом, замерла тоже. Потом из её рта плавно вынырнул мешочек, полный чего-то, в темноте цвет не особо видно было, но мешочек был как капитошка, которую мы в школе кидали из окна на головы прохожих. Сима нагнулся, поцеловал Машу в щёчку, и поплелся к выходу.

– Белов, тормозни!

– Да надоели вы, бабники, мы на сборы едем, а не просто так катаемся!

– Останови, говорю, или я тебе в пепельницу щас это положу, – Сима махнул снятым напальчником с жидкостью.

–Ха, друг жидомасон, ну ты прям кончало какой-то, мало того, что балдарес как у осла, так еще и спускаешь как жопа с поносом. В окно выкинь! – пробулькал помойный котяра Колян.

Белов остановил, дверь пшикнула, уехав в сторону, и Сима вышел на воздух.

Проснулся Дед и тренер Оськин. И Волошин тоже. Только было проветрившийся Икарус вновь наполнился нажористым запахом спермы и потных мужских тел. Кто-то пил водку, шумел Попов, Коля с Толей молча летели в своих далеких мыслях. Я чувствовал завывание песчаного ветра восточной страны через ржавую решётку в колючей проволоке в том союзе равных по силе духа и отверженности от людского мира этих двоих друзей детства. Сима беседовал с Оськиным, вернее, он что-то говорил мотающейся пьяной башке тренера. Юрец примерял «напальчник», выпрошенный у Симы на свой член, вполоборота к Попову.