Олег Скрынник - XXI век. Повести и рассказы

А не взяться ли за кандидатскую?

– Давно пора!

Азимов стащил с самой верхней полки самую пыльную папку и положил на мои ладони как хлеб-соль или – чего там! – наградное оружие.

– Лет десять назад я делал одну работу для Главстроя. Здесь то, что не вошло тогда в отчёт. Посмотри. Есть тут кое-какие мысли, и я за всё это время в доступных мне источниках на подобное не натыкался. Хотел отдельно опубликовать, да всё как-то времени не хватает. Думаю, что тебе для реферата будет вполне достаточно. Дерзай!

– Ой, Рушан Гарифович! Я даже не знаю, как вас и благодарить.

– Отблагодарить меня как раз очень просто. Сделай из этого статью, и мы её опубликуем… ну, хотя бы в нашем сборнике. И мне, и себе поможешь. И в аспирантуру поедешь уже не просто так, а с имеющейся реальной публикацией. Улавливаешь?

– А если они это не оценят?

– Что значит «если»? Они это обязательно не оценят. По-другому и быть не может! У каждого свои интересы, свои темы, мысли и пристрастия. И на чужие им начхать.

– А для чего же тогда это надо?

Он вонзил в меня свои глаза-щелочки.

– Ты правда не понимаешь или придуриваешься?

И, не услышав от меня сколько-нибудь внятного ответа, продолжил:

– Это надо для того, чтобы оценить тебя . Стоит ли с тобой иметь дело. Может, ты дура, и с тобой только время потратишь, а толку не добьёшься.

– А вы-то как считаете: я всё-таки не такая дура? – не упускаю я случая пококетничать.

– Когда как, – гениально отвечает он, и я ретируюсь, чтобы не нарваться на что-нибудь похлестче.

Всю ближайшую субботу просиживаю за статьёй. Стадник взял тайм-аут в связи с какими-то домашними проблемами – то ли заменой водопроводных труб, то ли выколачиванием ковров. Понедельник проходит в беготне между Азимовым, машбюро и редакцией сборника. Вторник, среда и четверг – в хлопотах по поводу разных бумаг, потребных для поступления в аспирантуру. А в пятницу в середине дня, в коридоре главного корпуса, передо мной ни с того ни с сего вырастает вопрос: а не решил ли он меня бросить? Откладываю все дела и в чём есть лечу спасать своё счастье. Стадник сидит в прокуренной до отказа лаборатории один-одинёшенек. Он держится за паяльник, и выражение хмурой решимости на его лице говорит о готовности просидеть так, если надо, и сутки, и двое и, может быть, даже целую неделю.

– Привет.

– Привет, – отвечает он тоном, каким люди обычно говорят: «Чего припёрлась?» – Тварь такая. Третий день корплю, а она никак не заработает, – кивает он в сторону лежащей перед ним электронной схемы.

– Шла вот мимо, думаю: дай загляну. Соскучилась, – говорю я с той мерой игривости, которая всё-таки не давала бы повода нагрубить мне в ответ.

Он старательно изображает улыбку, но она ему не очень удаётся.

– Алёша, – говорю я уже как можно серьёзней, даже с оттенком некоторого драматизма. – Завтра я тебя жду. Обязательно. Это очень, очень важно.

Он забывает про паяльник и глядит на меня во все глаза. Но я поворачиваюсь и решительно иду к выходу, не произнося больше ни звука.

– Добрый вечер. Какой ты молодец, что пришёл!

Кажется, сегодня я ласкаю особенно нежно. Для начала в нём тает огромный ком, образовавшийся от проклятой неработающей схемы. Потом плавятся и стекают прочь путы обыденности, которыми неизвестно когда и как успели обрасти наши отношения. И вечер приобретает остроту и свежесть первой ночи. Затем он доходит до исступления, пытаясь проглотить меня всю, целиком. Потом плывёт и растекается сам. И наконец, когда подходит «час Х», я вижу, как ему не хочется уходить. И это не просто лень разлакомившегося мужчины. В его глазах – реальная боль от сознания того, что он мог бы иметь в этой жизни, но даже под пытками не решится себе позволить.

И вот это меня устраивает. Я целую его редким глубоким поцелуем и легонько подталкиваю к двери. Прощай, Стадник. Теперь я без всяких слов знаю, что ты меня никогда не забудешь.

Работа в вузе была бы намного приятней и интересней, если бы в нём не было студентов. Такая мысль, постоянно ошивающаяся где-то на задворках сознания, регулярно – два раза в год – выступает на передний план. Это случается в конце каждого семестра. Когда люди, ничего толком не знающие, но обожающие с умным видом судить обо всём, – журналисты – достают из сундуков свои напыщенные штампы о том, что у студентов, мол, «началась горячая пора», мне вспоминается фраза, которую произносит актёр Алексей Смирнов в бессмертной комедии Гайдая: «Ты думаешь, это мне дали 15 суток? Нет. Это нам дали 15 суток». В ней – ключ к пониманию того, у кого начинается эта самая «горячая пора».