Но Игорь Булатовский, насколько я знаю, единственный из своего поколения, кто, не отказавшись от (невероятной даже на общем его фоне) памяти на чужие стихи, не попытавшись забыть «все эти слова» или забить шумами все это жужжащее в голове, сумел совладать со своей памятью, т. е. со своей любовью «классическим», так сказать, способом – т. е. способом, нам неизвестным. Одним из тех способов, каким поэтам прошлого всегда приходилось обходиться с «чужим звуком» – подчинять его себе, наклонять его своим дыханием. Тут уж каждый рождается в одиночку. И вот поэт уже больше не
помнит , а
знает , не цитирует, а зовет и отзывается, и его собственный голос, его собственное дыхание живут глубже, звучат глубже, чем привлеченное чужое слово. И все подчинено этому дыханию, этому звуку, этому миру – которого никогда не существовало на свете до него, до Игоря Булатовского, в данном случае.
А это, в свою очередь, и означает, что Булатовский, пожалуй, единственный из своего поколения, стал большим поэтом «по классической системе», в классическом смысле слова – как становились большими поэтами Тютчев и Блок, Мандельштам и Вагинов, Аронзон и Елена Шварц – создав каждый свой отдельный поэтический мир и свой отдельный поэтический язык (не обязательно один-единственный за свою жизнь). Что в свою очередь не самоцель, а некоторая форма человеческого существования в качестве поэта. Целью и результатом являются стихи, расширяющие пространство и удлинняющие время. И такие стихи появляются у Игоря Булатовского с завидной регулярностью.
Все сказанное было более или менее очевидно уже по предыдущей книге Булатовского («Карантин», М.-Тверь, 2006), а лежащие перед вами «Стихи на время» – даже не новое доказательство этого не требующего доказательств факта. Эта книга, своего рода отрывной и безотрывный календарь оборотных месяцев без году и без недели – жестяная, серебряная и поющая часовая карусель, закон своего особого времени, расписание собственной маленькой и безграничной вселенной. Ожидать ли нам следующим шагом ее подробной карты? – как знать, теперь всё в воле поэта, и только эта воля – закон.
Потому что свобода для него – уже не право, а обязанность.
Олег Юрьев май 2009
Часть первая
Стихи на время
(2008)
Предполагаем жи …
Когда бы не грамматика,
могли бы просто жы …
по правилам «Примат и К».
И не было бы сча …
не потому, что нет его,
а потому, что щя …
достаточного для этого.
И не было бы бы -
тия (-тию, -тие, -тиё),
и не было б судьбы
не потому, что нет её.
Ни дня тебе, ни по крошке
от этих блокадных щедрот!
Протягивай по ветру ножки,
подтягивай к сердцу живот.
Будь сказано не в обиду:
от этого только беда,
такая пустяшная с виду,
что может хватить навсегда.
Нас тут много таких на полу,
в синем и красном углу.
Нас тут много еще таких,
много таких-сяких.
Так мы лежим и сяк.
Получше живых собак,
похуже мертвых львов.
Нет у нас в пасти слов.
Мы глядим в потолок,
видим ветку, цветок
и считаем внутри:
один, два, три…
Это вкривь и это вкось,
ничего не обошлось:
врозь и вместе, вместе, врозь.
Это в кровь и это в кость,
это новость, вроде, гость,
враз и вместо, в полость, в ость.
Это в гриву, это в хвост,
это всё навырост, в рост.
Это до звезды. До звезд.
Так женственны (-анна и -енна)
земных окончаний слова.
Пусть слабая память блаженна —
блаженная память слаба.
И где напасешься на эту траву
овец, засыпающих стоя
то в черном, то в белом хлеву наяву
и блеющих что-то простое?
Пусть эти овечьи невечные сны,
как здешняя травка, неярки,
но в них (кто их знает?) слышны – не слышны
ворчанья небесной овчарки.
Как в залитых зенках алкоголика,
двоится, троится всё…
Неужели не найдется нолика —
приписать в расход на то, на сё:
на какую-нить водичку сольную,
каких-нить волнушек хор,
на такую нитку, чтоб не бóльную,
если недобор и перебор?
Читать дальше