Ничего железного, взрывающегося, гладкоствольного, нарезного, но все равно много – выстрела. И ошибка лозоходца – страшная, как ошибка сапера. И «лозоходец» – слово нездешнего словаря, как «духовидец» или «псалмопевец».
В этом втором пространстве отношения поэта и читателя архетипичны: поэт – проводник в области катастрофы, но открыть читателю может одно: область подобную можно подробно узнать, можно даже картографировать, но она не подлежит обживанию и освоению: она меняется и меняет. Само событие катастро-фы – не переживаемое, а преображающее.
Екатерина Перченкова
Общее чувство света – пронизывает, накаляет. Накаляет, потому что свет этот – библейский, свет сотворения мира. Но свет этот ненавязчив, лишен пафоса и патетики. Он просто мягко обволакивает и заставляет отзываться струнки в твоей душе. Так Бог смотрит на Землю и улыбается.
Наталья Деревягина
«Ивовый воздух серебряный жмых…»
ивовый воздух серебряный жмых
следом за пряжей ветвей пожилых
пух отходящий от стебля пустого
словно дыхание или стекло
или псалмы от престола
или от ивовой пряжи тепло
дерево вденет как будто в рукав
тень золотую в сплетение трав
Господи сделай как было
загодя ни у кого на уме
дерево крови и дерево дыма
за руки взявшись стоят на холме
снежная перина –
Где неплотно стёгана
многослойны стёкла,
полусладки вина,
полусонны лампы
в разноцветных окнах –
как собачьи лапы
на ладонях мокрых.
…Поздние прогулки,
озеро воочью:
золотые лунки
светятся и ночью…
серебром на полуштофе
зимний остров петергоф
где выхватывает кофе
ароматы из ветров
от морских ведя к озёрным
берегов полуобхват
и на мраморе казённом
рафинад солоноват
возле мрамора пластмасса
чтоб гуляки за дружков
никогда не ждали часа
распечатать полуштоф
«Сумерки разговаривают с людьми –…»
Сумерки разговаривают с людьми –
ладони вытягиваются, как ладьи,
пытаясь удержать зябкое
подобье света. Трамвай звякает
вдалеке,
налегке певуч,
сам себе – пустотелый ключ и почтовый ящик.
Кто молился в сумерках о болящих,
странствующих и без вести родных –
так и не сошёл бы вниз со – сводчатых, разводных…
Но согласных судьба ведёт,
а строптивых – тащит.
«Ни карты, ни кости, ни руны, ни чёрный кофе…»
Ни карты, ни кости, ни руны, ни чёрный кофе,
ни белый шар –
перед гадалкой пустой стол. Принеси стакан
воды из-под крана; что он в руках твоих задышал,
заходил ходуном, это – так, ничего, обман
зрения. Поставь стакан – вот и стол не пуст.
Брось кольцо – пойдёт по простенкам хруст,
и волна – по чертам лица.
Это – обман слуха, уста, берущие речь из уст,
душе отомщенье, выросшей без Отца –
накрест слезой её повяжись,
ничего не страшись,
успеется.
Ты пришёл – за обманом сердца.
«Словно в серебряную бумагу…»
Словно в серебряную бумагу
город обёрнут. Его берут,
прикрепляют кокардой к ночному флагу…
Шампанское – только брют,
то есть, закат разлей по фужерам
пепельных тополей –
и заговорят на ближнеблаженном
скобки пустых аллей…
Жизнь
в обмерзающей лохани
рубахой плещется бесшовной –
так птица зимнего дыханья
влетает в куст опустошённый:
где стены в тереме, где окна? –
чересполосица,
решётка…
– Расшатывая прутья шёпота,
ещё ты больше одинока.
«Рябиновые обручи кровавы…»
рябиновые обручи кровавы
зима сквозь них летит как белый лев
от рифм артериальных захмелев
уж если выберешь в писании напев
пусть это будет цирк
«Как и все – последний блеск рассеешь…»
Как и все – последний блеск рассеешь
в молоке снятом.
Всё что не хранишь – да возымеешь
где-нибудь потом,
на излёте серебристых святок
апельсинного вкусив огня…
Читать дальше