Юрий Орлицкий - Верлибры и иное. Книга стихотворений

Разбегается по лысым холмам
огненная шкура дракона

В такие ночи умирают
в своих одиноких домах
больные

Как удар огненного хвоста
короток путь от эпиграфа к эпикризу

Заверни в фуросики печаль,
отнеси в далекие горы
оставленной умирать матери

Только сам не умри
по дороге…

Голубое, высокое небо над утренней
Латвией,
Розовые и гладкие – словно пенки на
молоке —
облака
над весенней Латвией,
Светлы и тихи озера,
а под ними
Звенят в прозрачном воздухе утра
струны берез
Но:
Темна вода в придорожных
болотцах,
Словно раненые, стоят над ними
холмы
Прошлогодней травой обгоревшей
покрытые,
Снег не растаявший
Лежит островками
В звонком
лесу…

во сне
слетать в будущее

чтобы увидеть
когда и как
умрут
мать и отец

чтобы сразу забыть это,
но долго потом испытывать
бесполезную,
щемящую нежность
к ним

потом
можно навести справки
и о себе…

первая рубашка —
розовая
или голубая

последняя,
говорят, —
белая

если сможете,
назовите еще два оттенка

хотя бы…

светлая ниточка на одежде
означает
светловолосого ухажера

темная —
темноволосого

а без-
волосого?..

Почему лукавил
лучший русский поэт,
переходя на фальшивый в его устах
кольцовский ритм
(это и выдает) —

сочиняя это письмо
для своего шестого тома
и, наверное, думая
при этом:

«А зачем – нужна?..»

шелестит листами старость,
общая для всех,
скучная,
как стихи восемнадцатилетних…

Чудны дела твои, Господи

Чу́дны
Или чудны́?

Чу́дны дела твои:
Столькими чудесами украсил
И ежедневно украшаешь
Ты мир…

Чудны́ дела твои:
Не устаю удивляться
Как странно, как чудно́
Устроил ты этот мир
Чудны дела твои Господи

Чу́дны
И чудны́

Приближенье последней зимы.

Ослепительно черная собака
На пестром снегу
За грязным окном вагона
Утром

Кез,
Кажется

(Такая станция,
На пути в Пермь)

Середина
Ноября…

в центре Москвы – офисы, банки, магазины, музеи.
дальше по радиусу – заводы, ярмарки, склады,
еще дальше – больницы, больницы, больницы…
кладбища,
парки,
поля…

Люблю себя
Потому что узнаю в себе
то мать
то отца
то деда
даже бабушку,
с которыми рос.
и которых продолжаю любить
Каково живется тем,
кто ненавидит своих близких?

«Голубке Машеньке» —
надпись на книге

где ты теперь, Машенька —
только голос в телефоне остался

стихов не пишешь

книга
лежит у меня на столе.

поздно вечером
возвращаюсь домой в метро
читаю стихи —
свежий кузьминский «Воздух»

справа – свирепый бритый мужик
слева – миролюбивая на вид тетка
читает не то порнуху не то ужастик

складываю журнал в потертый рюкзачок —
доехать бы живым
до дома…

в московском метро
пахнет сытно:
пирогами
пивом
иногда даже коньяком

в питерском
не пахнет ничем
чисто и пусто
хорошо читать
и думать

Дом Блока
постоянно зябнет
от дыхания близкого залива