спутник её, пожалуй, невзрачен, а, в целом, бестактен и дик,
делит с ней удушающий страх красоты и большую кровать
ради редкой способности с ходу себя находить
в списках погибших за право не выживать.
В книге много стихов о любви (или, может быть, о недостижимости безусловной любви, о едва сдерживаемом отчаянии – и пусть мнимая отстранённость автора не вводит вас в заблуждение) и смерти (да и о чём же ещё писать, как не о любви и смерти, чуть ли не все наши стихи об этом), что, впрочем, не вызывает ощущения мрачности. Перед нами проходит вереница женских образов, все эти камиллы, лизы, бекки, аясумы, сони, но разве речь не об одной женщине, разве нет в них чего-то общего, общего ПО СУТИ, и разве не может быть так, что всё это – лики и имена Смерти?
потом появилась мифическая она
в железном рубище, с бесплотными руками -
белоглазая нина, осознавшая себя сполна,
видящая только клыки и камни
А когда сатирик (или, если хотите, «пародист действительности») побеждает романтика, рождаются такие чудесные и ядовитые вещи как «Полина по Моэму»:
а в самом-самом финале к ней приедет Сомерсет
с предложением руки и сердца.
это будет так тонко прорисовано, так трогательно исполнено, что
всем захочется разреветься.
Полина ответит ему: «да, дорогой мой. возьми меня. я твоя
до нашей общей смерти.»
следующие сцены вырежет цензура, но дети смогут
найти их в интернете
Что ж… Открой книгу, читатель, она того стоит.
Михаил Дынкин
1. После меня ничего не останется
после меня ничего не останется,
после меня совершится потоп.
матовый свет на заоблачной станции,
голый простор,
воздух былого, что угли за пазухой.
кто-то бесплотный виски мне сожмёт,
станут о жизни подробно рассказывать,
но без имён,
словно о музыке без композиторов
или о небе, не знающем птиц.
вдоль голосов этих, тёмных, пронзительных,
буду идти
в белую мглу, где свободой очерчено
то, до чего не касается взгляд,
дальше, чем всё, что имеет значение,
дальше, чем ад.
детством пахнёт и любовями рыжими,
слово, теплея, вздохнёт чуть вольней,
станет беззвучным, но чутким и слышимым,
будто во мне.
так полоса из живого молчания
перечеркнёт и надежду, и страх,
чтоб отпустить за пределы отчаянья –
дальше, чем рай.
переливай из пустого в незрячее
через себя дальше слов перегнись
вот оно время лесное стоячее
вот она жизнь
по чурбачкам растащи настоящее
на золотом оставляя круги
перетекай из немого в горячее
и обожгись
угомонись распрямись опоясайся
прошлому в оспинках лоб не чеши
радуйся что перерос но не радуйся
что пережил
как бы и что бы закат ни оканчивал
перебалуй себя переиграй
и укачай в своём сердце обманчиво
маленький страх
так про себя обо всём тихо шёпотно
или поверь или верить устав
но прочитав на страничке оборванной
перечитай
не верится, что вот он, выходной
от немоты придирчивой, от гулкой
ночной непроходимости – ценой
в давным-давно просроченное утро.
на общей кухне вздулся потолок,
по жёлтым стенам бурые подтёки.
всего делов, что выдавить стекло
и вывалиться в зыбкие потёмки,
но всё же нет. на «нет» и счастья нет –
одна луна, и та – не в масть, не в пику,
одна любовь – за дым от сигарет,
пусть будет так: зажмурился и выпил
её сполна, оделся, вышел вон.
вон ты идёшь, воспитанный, усталый,
а спросят у тебя: кого/чего,
не вспомнишь даже, как ты объяснял им,
что никого, что незачем, что сыт
и далее – на ломаном транслите.
как поздно – переходишь на курсив:
тушите звёзды, люди, расходитесь
бог покидает небо, уходит в невидаль,
там, где любовь не выдаст и не умрёт.
не говори, что чего-то на свете не было –
всякое было на тысячи лет вперёд.
люди себя не помнят, а, вспомнив, крестятся.
тени попались в невод – хорош улов.
вроде как жизнь не то чтобы и безделица,
но про неё хватает и пары слов.
в этом вся соль, и она – облизни – горячая,
в этом и счастье: попробуешь – полыхнёт.
что за дорога такая – назад ворачивай.
что за телега такая – не развернёшь.
Читать дальше