Наталия Черных - Похвала бессоннице

Вот белый виноград – надежды солнце
искрилось и горчило в январе,
но сливки скорби угасили пламя
надежды. Белый виноград.

Невеста юная ещё не знала,
как душу глядят сытым утюгом,
как высыхает заживо влюблённость
здесь, в проклятой язычником пустыне,
а это был лишь пригород московский.

Вот красный виноград, вот эти листья,
где я тебя люблю, как будто нам
осталось жизни полчала, а дальше —
молочный свет, и стены детства – да,

мне эти улицы всегда казались
немного больше, чем на самом деле;
как в детстве чувства, вещи – и любовь,
едва-едва; лишь запах виноградный.

Волна из перламутра гроздь уносит:
прощай, мой друг, постой – но нет: прощай!
Любовь и смерть – они твои; ты нищий,
мой друг. Христос сильнее смерти.

Чуть шаловливо, ласково смотреть на свет
(лучи глядят, то Божии ресницы, лишь Матерь Божья
может так лучиться),
и пальцы загибать: один, три, лет – сидеть и ждать обед.
За зыбким беленьким столом – стол-конь, а был металлолом,
речь не о том,
слова косноязычны.
Всё как обычно:
вкусно и легко.
Но мне (один, три лет,
два, детство испарилось)

мне вручено великое ко-ко
и в нём сияла Божья милость.

Вкушаешь – не кончается оно,
как завершается любимое кино;
и солнце не уходит, а со мною
вкушает это чудное ко-ко.

Оно из шёлка, как его раскрою,
оно из снега, и не липнет к сердцу,
ему не надо соли или перца,
но жёлтого питья лежит глоток
в душе у этого ко-ко.

Покуда ешь, живёшь.
Не ешь, но будешь есть.
И сумерки сумеешь вынести, и весть —
весть тихих звёзд об окончанье дня
и даже жизни.

Ко-ко в природе не бывает много,
ему всегда не достаёт лишь слога,
оно как книга – нам не дочитали,
оно молитва, что недошептали,
оно любовь. Напиток жёлтый в нём
обвенчан солнцем и родня с огнём.

Желток! Единственное, что у нас и в нас.
Семья ушла под лёд, а дар угас,
не так ли – ложь! – семья бежит по снегу,
в дом, с виду уподобленный ковчегу,
семья спешит – прекрасная семья,
дар в очаге проснулся, он играет,
ведь человеку не прожить без рая…
……………………………………
и вот он, рай.

Страна, язык да имя.
Обед с ко-ко – и вместе со святыми.

Младенца твердь кружится и течёт,
над ней течёт и детский небосвод, в котором люди хороводят,
ведут свой хор, и водят хор земной.
Не знаю всех, а может быть, и знаю; сад слов прекрасен и ветвист.
Так в комнате соседней праздник тихий, но спящий за стеною слышит.
Мне говорят учителя: пустынно поселенье, друзья уходят, остаётся боль,
но ведь она уходит – перед самой смертью.
Пустынная пятиэтажка старая, любимая, Шанхай мой подмосковный,
где родилась, Алина, ах, где родилась;
на первом этаже коммуна хиппи.
О детская земля: она летает, её на крыльях носят люди света.
Они не скажут: улицы пустынны, а говорят: не бойся. У тебя есть Жених.
Про Жениха я поняла всё сразу.
Ещё сказали мне: люби людей – так мне сказали люди, все из света.
Они как ты, они летают тоже. Но я была беспомощно сурова
и медлила растить свою любовь.
Люблю людей, как любят дети. А деревья и звери так не умеют.
И комнатные растенья тоже не умеют любить, как я, дитя людей,
люблю людей.
Есть воля, ум и память. Все три части хочу свести в одно и подарить тебе,
ведь ты как отраженье Жениха – смотри! Дарю! Храни. Вот эту осень,
пустынную дорогу, эстакаду, цветных котов – чудесный мир. И осень.
Всё это человек: дорога будто мысли, а эстакада – годы перед смертью,
когда друзья, родные – все придут. И тогда увидим всех тех, кого любили.
Ради этого мне стоит жить. Да и тебе. Придут коты цветные ранним утром,
на крыльях разноцветных унесут
тебя, меня, всех наших. К Жениху.
О мой Шанхай! Ты вспомни обо мне
в пространстве том, где ты теперь. Нет недостатка у Христа
в пространствах.

Как светится листва! Летние звёзды из шёлка вымыты,
пыли осенью нет, лишь мелочь брильянтов дождя прострочила
мне сердце.
Осень любимая, как хороша, великолепна и царственна,
Божия осень, ты больше земли.
Мёд пью из неба – Божией пригоршни, и я пьяна
без вина, без вины
………………………………..
Я люблю тебя. Да, я люблю тебя. Да, я люблю тебя —
………………………………..
и завершилась страница осени, вечных записок о Божиих частностях.
Всё судьбоносно, весь мир! Озарён! Дождь-элексир. Я пьяна,
я люблю тебя.
О декламация листьев, калейдоскоп тополиный, молитвословия
девственных пихт!
Всенощная вселенной, среднерусский мой мягкий октябрь,
влетаю туда сиротой и бродяжкой, в пух и прах прожившей себя,
бездомной, безжалостной, дерзкой (почти), со слезами, и всё же
молящейся.
Осень, ведь ты как молитва. Как мне не молиться, когда ты
Христово крыло?
Осенью девственны все городские деревья.
Осенью все деревья как вдовы, и мягки от скорби их тёмные
школьные плечи.
Осень, ты больше, чем счастье. Я взлетаю, как будто меня
подобрали на улице,
в храм твой внесли на руках. Здесь Пушкин, и Тютчев, и даже
Фернандо Пессоа,
и далее, все кого я люблю; здесь Джон Донн и Шекспир, и далее, далее…
мокрое место, я всех их собой отражаю, я слёзы поэзии, осень поэзии
……………………………………..
я расцветаю тем гибельным цветом, той радостью страшной,
что людям дана перед смертью
……………………………………….
Боль – когда тело цепляется за
взгляд, поворот головы, чашку, воду горячую, мыло, одежду.
Всё это канет в простую вселенскую осень,
как в Клязьму (её берега круты и покрыты монашеством
ив кроткоствольных).
……………………………………….
Предчувствие радости высшей преображает
радость земную. Она расцветает, как не умеет цвести среди
плотных вещей,
она озаряется, светит! Она будто лист, мягкий и тёплый,
на антраците, асфальте,
она асфоделия радости в нашем аиде земном.
Осень —
…………………………………………
и поэт обнимает всю землю, и пестует будто ребёнка
планету свою,
обречённую преображенью.
Во всех поэтах есть нечто огнистое, лёгкое —
порою бывает и свет.
…………………………………………
Редко бывает, что осень жизни поэта
совпадает с осенью жизни вселенной,
и здесь завершается разговор о времени года.