Ботакоз Копбаева - Замуж за турка. Книга первая

– Ашкым 7 7 Любимая , – простонал Эмрэ и отдался во власть посвященной ему мелодии.

– Мой! Мой! Мой! – шептала Наташа.

Словно к спасительному источнику, она прильнула к нему и сделала первый, страстный глоток.

Ничего не существовало вокруг, лишь опьяненный блаженством мужчина и страстно поглощающая солоноватую плоть его вожделения женщина. Божественным нектаром излил мужчина свою благодарность женщине, и она приняла её.

– Наташа… – прошептал Эмрэ, поднял её на руки и внёс во мрак спальни.

Как страждущий путник, преклонив колени, по капле слизывает росу с распустившейся на рассвете розы, он трепетно испил её влаги.

Знак равенства между мужчиной и женщиной был поставлен.

Все звуки стихли, мир погрузился в безмолвие и лишь голоса шепчущихся мужчины и женщины звучали в ту ночь во всей Вселенной.

Проснувшись, Наташа долго лежала в неподвижности. Она разглядывала Эмре словно хотела до мельчайших подробностей запечатлеть в своей памяти образ любимого. Он спал безмятежно, как усталый путешественник, обретший, наконец, отдохновение в прохладной тени склонившейся над рекой ивы.

Осторожно поднявшись и едва касаясь пола, она беззвучно вышла из спальни.

За окном загорался день. Яркими цветами метнулись навстречу Наташе кухонные занавески. Абажур вновь стал оранжево-солнечным и радостно колыхнулся, приветствуя хозяйку. Облачился в пурпур гибискус. Мир снова обрёл краски.

– Я умею летать! – шёпотом обратилась к пузатому чайнику Наташа, и поставила его на плиту.

Чайник расплылся в счастливой улыбке и, словно опомнившись, шепнул ей в ответ:

– Софья Ковалевская!

– Ах да! – спохватилась Наташа и упорхнула в гостиную.

До краёв наполнив комнату золотым сиянием нового дня, в ней бушевало Солнце. Лучистыми соцветьями отражаясь в стекле, оно играло, озаряло, переливалось и сулило счастье. Охваченная восторгом, Наташа закружилась по гостиной, как быстрокрылая стрекоза. Захлестнувшее её чувство было незнакомым, но оно уже не пугало Наташу. С каждым движением, с каждым поворотом головы, с каждым вздохом к ней приходила уверенность в том, что это их первый, но не последний танец с Солнцем.

Она чувствовала себя и вылупившейся из тесного кокона бабочкой, и уносимой дуновением ветра пушинкой, и прохладным мартовским утром, и вьюгой, и цветком, и трепетной паутинкой. Она ощущала себя то всемогущей властительницей Вселенной, то пылинкой, она то загоралась яркой звездой, то погружалась в пучину небытия.

– Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три – отсчитывало Солнце и Наташа кружилась в фееричном фуэте своей любви.

– Будь, что будет! – неожиданно остановившись, воскликнула Наташа, залилась громким смехом и, под восхищенные взгляды Софьи Ковалевской, упорхнула обратно на кухню.

Все в то утро заговорщицки шептались с Наташей. Предметы, отражения и даже внутренний голос как-то по-новому заговорили с ней. Притихла вечно ноющая поясница, а сердце больше не трепетало, оно мерно и величественно отсчитывало секунды новой Наташиной жизни.

Напевая поселившуюся в её голове мелодию, Наташа, как сказочная фея, порхала по кухне. Перелетая от плиты к столу, от шкафа к холодильнику, улыбаясь своим воспоминаниям, она творила в то утро волшебство.

Ей вдруг подумалось, что уже очень давно она не готовила завтрак на двоих. Словно заново открывая свой собственный мир, она дивилась тому, как математическая точность и аскетизм отразились в выбранных ею когда-то предметах. Её одиночество стало вдруг выпуклым, оно испуганно таращилось на неё крохотной сахарницей, микроскопической вазой, карликовой кастрюлькой.

Ощетинившись спицами, выглядывало из корзины «вязанье», в потёртом кресле, обиженно надувшись, одиноко смотрел телевизор старомодный бабушкин плед. Очки «бабы Наты» подслеповато разглядывали женщину, занявшую место их хозяйки и порывались спросить о судьбе их прежней владелицы.

Отвечая на вопросы, непрестанно звучащие в её адрес со всех сторон, Наташа шутила. Она то принимала поздравления, то оправдывалась, то пела, то танцевала, то вдруг замирала и заливалась краской.

На возмущенные возгласы ставших ненужными и потому торопливо распихиваемых по шкафам предметов она, извиняясь, отвечала: «Ах, простите, это ненадолго!», но в глубине души Наташа хотела никогда больше не вынимать из шкафа старый плед, обшарпанную диванную подушку и фотоальбом с потрескавшейся обложкой.