Алексей Аимин - Скорлупа. Мои вступления и выступления

Однако вспомнил я об этом буквально через несколько часов. В шесть утра к нам с утренним уколом пришла Таня. Она строго взглянула, и я привычно задрал футболку. Садистский укол застал меня врасплох. До сих пор удивляюсь, как я не вскрикнул, а только мыкнул и сжал зубы.

Таня быстро перешла к моему соседу. У Корнеича, получившего такой же предательский удар «под дых», расширились глаза, он охнул и взглянул на меня. Я вздохнул и пожал плечами.

Таня ушла, а я рассказал ему об увиденном вечером.

– Ну, Николай Палыч. Ну, садист! До чего женщину довел! Нет, ну не мог собраться? – возмущался Корнеич. – А ты тоже хорош, не мог прочувствовать ситуацию и вовремя доктору плечо подставить?

– Так вам и надо, тоже мне знатоки женских душ. Женщина такая загадка, что с вашими умишками ее никогда не разгадать – съехидничал Борис Натанович.

Корнеич скорчил в сторону оппонента гримасу отвращения и пошел разведать по части предстоящего завтрака.

Я лежал, и, глядя в потолок, думал. Жизнь меня часто била, и я все чаще думал о том, что в ней что-то неправильно. Мне было обидно за свою страну. Я жалел наш многострадальный народ, а вместе с ним и себя, ведь у меня и дома были сплошные передряги. Жена меня считала дураком и неудачником, о чем постоянно напоминала.

Когда же чувства недовольства собой и внешним миром переполняли, я вымывал их традиционным методом, оправдывая себя тяжестью навалившегося креста:

Обычно на промывку у меня уходило 2—3 дня, и вряд ли моему организму это нравилось. Так что причина моей сердечной болезни была комплексной. Может потому хоть в компании интеллигентов хоть алкашей я проходил, как свой парень.

Через неделю моя посредническая роль закончилась. Корнеич, получив поддержку загнанному организму, выписался. Перед выпиской на папиной машине заезжал сын, студент первого курса университета, доставивший конфетно-коньячный набор для медперсонала. На прощанье Корнеич рассказал анекдот:

После чего посмотрел на меня:

– Ты-то не еврей?

– Некоторые считают, что он самый, а я и не разубеждаю.

– Да нет, мозги на уровне, но начинка не та – не приспособленец.

Хотя «обертка» это тоже много – ты и не признавайся. Но время быстро меняется и фантики не спасут. Тут скорлупа нужна и покрепче.

– Как у греческого ореха?

– Лучше как у кокосового.

– Учту. Уже тренируюсь – и чуть подумав, прочел экспромт:

Корнеич хохотнул и хлопнул меня по плечу:

– Наши-то тебя не съедят. У нас к талантливым людям с уважением относятся – на них бабки можно заработать. У вас мозги особым способом устроены. Раньше ведь талант в Древней Греции денежная единица была – 37 кг серебра.

Вот посмотрел как ты вчера в коридоре взвешивался – 74 кг.

Я еще сразу подумал – ровно половина это талант, а остальное отходы.

– Г… что ли?

– И оно тоже… Ты нашу власть любишь? Нет. Вот, когда про нее писать будешь оттуда и черпанешь. Ты мне лучше скажи, у тебя ведь есть свои убеждения?

Я кивнул.

Он посмотрел на меня внимательно:

– А вот власть таланты не любит, особенно тех, кто имеет свои убеждения. Ты их имей, имей, но не выставляй особо.

И с такими, как наш сосед по палате поосторожней. Интеллигенты бывают двух видов – вшивые и гнилые. Они ведь как – устроят революцию, а потом сами друг друга сдают по одному, надеясь что до них очередь не дойдет.

А наши люди как и божьи люди никогда в первый ряд не лезут. У нас, как и у них свое откидное место рядом с престолом. Потому мы при любом раскладе наверху. А светиться нам совсем ни к чему, это политики и поэты хотят чтоб о них потомки помнили.

Так что при особом случае разрешаю на меня сослаться, что мол с «Пломбой» знаком. Эту кликуху мне дали когда я придумал как на вагонах пломбы незаметно вскрывать.