Татьяна Харламова - И бездны нам обнажены

– Ты рассмотришь меня потом, у тебя ещё будет время, – улыбаясь своей смутной улыбкой, сказала она. – А сейчас – спать, спать, спать…

Я повела её в маленькую спальню, которую мы собирались переоборудовать под библиотеку.

– Там такой бардак, – извинилась я. – Мы всерьёз не занимались этой комнатой и редко делаем там уборку.

– Ничего, – ответила она. – Скоро придётся ею заняться, но вряд ли там будет библиотека.

Я смотрела на неё, и опять мне казалось, что я её давно знаю, и странное чувство близости с нею снова обдавало приятной тёплой волной. Мне хотелось обнять это существо, ласкать, даже снять с неё атласную туфельку и поцеловать эту изящную ножку. Никогда и ничего подобного я не испытывала. Я не из тех, кто чмокает всех подряд. Я даже родителей редко целую.

– Здесь вполне уютно, – сказала она, вытянувшись на кушетке, – только пыльно. Не уходи, посиди со мной. Расскажи что-нибудь.

И снова обхватила изящными ледяными пальчиками моё запястье. Я присела на край кушетки, мне и не хотелось уходить.

– Что же я могу тебе рассказать? Разве тебе интересна моя жизнь?

– Очень, – заверила она. Ты даже не представляешь, как очень.

Странная была у неё улыбка, смутная. Она лишь слегка раздвигала губы – вроде бы улыбалась, а вроде бы и нет. Где-то я видела эту улыбку, причём много раз. Очень знакомая улыбка.

Я пыталась вспомнить, но ничего не получалось. И эта удивительно знакомая линия подбородка – округлая, мягкая.

Мне захотелось прикоснуться к прекрасному и загадочному лицу, и я это сделала. Я просто изнемогала от нежности. И в ответ она протянула к моему лицу ладони.

– Ты, наверное, очень много страдала, – сказала она. – У тебя прекрасное лицо, но на нём рубцы.

Своими невесомыми пальчиками она попыталась разгладить морщины, очертившие мои щёки – жестокие отметины времени и страстей.

– Скоро всё будет по-другому, ты научишься наконец смеяться и радоваться, – пообещала девушка и закрыла глаза. – Прости, я очень хочу спать. Поговорим завтра.

– Да, но что же я всё-таки скажу людям? Кто ты, откуда? – опомнилась я.

– Ничего не говори, – пробормотала она, засыпая. – Я сама.

Она засыпала, держась за моё запястье, а я тихо сидела рядом, боясь её потревожить её. Наконец пальцы разжались, и дыхание стало ровным. Теперь я могла рассматривать её сколько угодно – уличные огни хорошо освещали лицо незнакомки. Но странное волнение, почти ужас охватили меня, и я почувствовала, что не могу, боюсь смотреть на неё. Что-то очень необычное было в этой спящей девушке. Её красивая головка, упавшая на ладошку, должна была отбрасывать на стену чёткую тень – так падал свет. Но даже намёка на эту тень не было. Бежать, скорее бежать отсюда. Возможно, утром всё будет по-другому. День разрушает то, что создаёт ночь…

Ощущение озноба не проходило. Максим тихо похрапывал, уткнувшись в подушку. Включив обогреватель, я немного согрелась, успокоилась и не заметила, как уснула.

Очнулась же от какого-то странного обжигающего тепла и потрескивания. Где-то звучала музыка. Дверь комнаты была распахнута настежь, и холл, громадный и просторный, продолжал её. Мебели почему-то в холле не было. На полу стояли десятки свечей в тяжёлых бронзовых подсвечниках.

Под монотонную музыку в танце тихо скользили пары, одетые в бальные платья и костюмы. Лица дам и кавалеров были скрыты масками. Если какая-то свеча начинала потрескивать, человек в чёрной маске останавливал ближайшую к ней пару, и те покорно опускались на колени. Я отчётливо слышала, как человек в чёрной маске задаёт вопросы толстой даме, похожей на торговку, несмотря на обтянувший её телеса бархат. Он спросил, доводилось ли ей предавать своих родных и близких.

– Нет-нет-нет, – запричитала она, и свеча на каждое её «нет» трещала всё сильнее, пламя билось, выгибалось дугой.

– Ты лжёшь, – тихо произнёс он. – Разве это не твои дети?

Два мальчика-близнеца в матросских костюмчиках подбежали к ней и с криками «мама!» обняли её, и видно было, как её лицо под тесной маской стало мокрым от слёз.

Один из мальчиков оттолкнул её и засмеялся.

– Ты помнишь, как привела нас вместе с братом в магазин и попросила продавщицу дать братцу мороженого и леденцов, а меня как будто и не замечала? Тогда я сам полез рукой в его кулёк, потом забился в угол и съел все его конфеты. Это было моё первое воровство. И ты мне тогда надавала оплеух.

– А теперь посмотри, что с ними стало, – человек в маске поднял свечу и направил свет в дальний угол холла. Там появились две тени. Я невольно содрогнулась – у одной из них была петля на шее и страшное, в кровоподтёках лицо. Другая тень, запрокинув бутылку, торопливо поглощала её содержимое. Было слышно, как булькает в горле портвейн. Осоловевшие глаза смотрели в зал, но ничего не видели.