Юлия Келлер - Побочные

После обеда сон и мы, в самом деле, спали. Потому что в тот момент отравленный медикаментами организм не желает больше ничего другого, кроме этого сладкого послеполуденного отдыха. И сны все эти точно в сером пространстве, где не существует ни звука, ни света, ни тени. Просто сознание, текущее через бледно-серую воздушную массу. Лишённое любых человеческих чувств сознание. Больше всего это походило на «белый шум», только при этом нет абсолютно никаких звуков и ощущений. Ты не смотришь на «белый шум». Ты в нём находишься. В самом его эпицентре. Состояние близкое к смерти.

Родственники и друзья приезжали в строго определённое время. Постоянные вопросы о самочувствии и гостинцы, которые потом делились на всех. Это позволяло убить треклятое время, когда до шести часов мы снова торчали в столовой.

Дважды в день позволялось курить. Нам выдавали наши же сигареты. Не больше двух штук за раз. В целом получалось по четыре сигареты в день. И, столпившись на балконе, мы курили сквозь узорчатую решетку. И это была единственная возможность увидеть мир за пределами нашего отделения.

Ужин мы ели редко. Как правило, он не внушал доверия. Никогда не забуду эту ужасную костистую рыбу.

А потом все больные выстраивались в длинную муторную очередь на приём лекарств. Одна маленькая белая таблеточка и стаканчик воды. Проглатываешь, запиваешь и демонстрируешь врачу свою ротовую полость. Поднимаешь язык и чувствуешь свой рот огромной пещерой. Но таблетки необходимы – после них ты мгновенно проваливаешься во всё ту же бледно-серую массу без сновидений. И следующее бесцветное утро, наполненное миллионом звуков и ярким белым светом ламп, наступает абсолютно внезапно. Вся жизнь по кругу.

С трудом мне удалось выманить у санитарки тетрадь и ручку, которые лежали в моей сумке. Просто так – развеять скуку. Но непередаваемой была реакция окружающих: наперебой они просили у меня что-нибудь там написать. И все они писали одно и то же. Это были их имена!

В тот раз это показалось мне странным, но когда прошли те несколько недель, когда из моего организма окончательно вышли транквилизаторы… то тогда я поняла почему они так делали. Только в тот момент мои руки перестали чудовищно дрожать, а зрение и ощущения восстановились настолько, что я наконец-то могла воспринимать окружающий меня мир. Тогда я смогла твёрдо взять ручку и вывести на листе своё полное имя.

Скука! Удушающая скука восьмого отделения! И кто бы мог подумать, что в психиатрической лечебнице стены персикового цвета?

Правда, иногда нас вырывали на прохождение медицинской комиссии или выполнение процедур. Снимки, анализы, прочая фигня. А вы знаете, как выглядит в психушке «трудотерапия»? Это когда больные накрывают на столы, а потом убирают с них! В том числе и всё то, что вывалилось из ртов тех, кто и вовсе сам есть не может. Именно так! Трудотерапия!

Но наверно, самое отвратительное – появляться перед студентами-медиками. Больных вызывают по очереди в комнату отдыха и задают кучу вопросов. Преимущественно, это самые обычные: «Как ваше имя?», «Вы знаете, где находитесь?», «Вы знаете, почему находитесь здесь?». Ты всё осознаешь и понимаешь, но тебя затравили таблетками до такой степени, что ничего не можешь с собой поделать. Транквилизаторы парализуют твою волю. А все эти будущие докторишки разглядывают тебя с таким любопытством, будто ты диковинное животное. Наверняка, сидели и мечтали о том, чтобы мы вытворили нечто этакое. Но не тут-то было! Тамошние пациенты – затравленные и безобидные овощи. Скромненькая теплица. Можно нарезать салат.

Спустя пару дней после прибытия, мне начали ставить капельницу. Оказалось, что на одной руке мои вены расположены слишком глубоко и проткнуть их иглой невозможно. Поэтому когда закончилось свободное место на сгибе локтя, то мне начали протыкать тыльную сторону ладони. Вскоре мои руки покрылись прекрасными синяками со всех сторон. Один раз даже произошёл небывалый казус: я дёрнулась и игла выскочила из вены, пройдя под кожу. Всё содержимое вылилось именно туда, а я ходила с волдырём на руке. К среде, что совпадало с серединой моего пребывания в этом «прекрасном» месте, я начала понимать, что уже совершенно спокойно реагирую на болезненные иглы в моих венах. А потом и осознавать, что боль, эта сильная боль, начинает мне нравиться. Именно она делает меня живой и настоящей. Пока не начнут ставить капельницу каждый день – лежишь на кровати, как бревно, ничего не соображая, питаешься с ложечки и изучаешь белый-белый потолок, изъеденный трещинами. Ни о чём не думаешь. Просто это самое ужасное время в твоей жизни.