Пётр Леонтьев - Вольнодум

И солнце дарит людям вспышки
Своих приветливых лучей,
И беспризорные мальчишки,
И я с компанией своей.

И каждый всем, что есть, наивно
Делиться с беженцем готов,
И так мы все гостеприимны
С улыбкой чистой детских ртов.

И делимся мы добрым словом,
Кусочком хлеба и уловом,
Спокойным небом и водой,
И Сахалинскою землёй.
Невольно распирает чувство тайное:
Уж до чего мы разлюбезные хозяева!
И рады мы, что мы нужны
Друзьям, страдальцам от войны…

Однажды в сильный летний дождь
Дорогу мы перебегали
И странный брошенный мешок
Случайно в луже увидали.
Мы подбежали, и слегка
Рукой коснулся я мешка.
Но как мы сердцем содрогнулись,
Когда шинель вдруг распахнулась
И поднял голову солдат.
В глазах его был сущий ад.
Безногий, он, казалось, сдался;
Казалось, с жизнью он прощался.
И мы мальчишеской семьёй,
Всем хулиганским сердцем слились,
Усилья рук соединились,
И мы снесли его домой.
А дома мать его ждала.
Она, как сына увидала,
В момент шинель с него сорвала,
Нас, хулиганов, целовала,
Нам угощенья предлагала,
Но отошли мы от стола.
А тут – невеста на порог,
В слезах кричала:
– Как ты мог?!
Как мог ты, милый, мне не верить?! —
Но были мы уже за дверью.
Мы разбрелись все по домам,
На сердце тяжко было нам…
Потом по рынку мы шныряли,
Солдата этого видали.
Играл баян. Солдат без ног.
Звучала песня «Огонёк»…

Я заболел. От боли вился.
Стонал, и плакал, и молился.
Молилась на коленях мать.
Врачи не знали, что сказать.
Была зима, но шла к концу.
Решила ехать мать к отцу.
Но, в ожиданье навигации,
Впадала в нервную прострацию.
Болела мать моя сама.
Сводило горе мать с ума…

Мне видится картинка:
Горит-коптит коптилка,
Откуда-то издалека
Мать принесла мне молока.
Замёрзлый маленький кружок,
Надежды слабый огонёк:
Вот, напою-ка сына —
Авось, вернётся сила.
Но в голове моё сознание
Качает тенью ламинария.
Без мамы молока не пью:
Как обделить мне мать свою?
Я в ней души не чаю,
Собою угощаю…

Читаем вслух «Евангелие»,
Мать призывает ангелов.
– Отец Всевышний, помоги…
Прости грехи… прости долги… —
Молитвы оба мы поём.
Мать – за меня, я – за неё.
На стенке рядом три лица:
Лик Бога,
Сталина,
Отца.
Смотрю на эти лица,
Молюсь – не намолиться.
Я всем троим молиться рад
За мать, себя, за Ленинград.
Соседи из барака
Слыхали, как я плакал.
Слезою каждый взгляд мерцал:
Глаза – раскрытые сердца.

А мама:
– Сыночек, глазки закрывай,
Послушай песенку про рай.
Ты помнишь, дядя Вася
Однажды домик красил?
Потом вы плыли на бревне
К прекрасной, сказочной стране?
Не зря для вас он так старался,
За рай земной ведь он сражался,
Ведь красным конником он был,
Он у Будённого служил,
За рай тот многих погубил…

Я маму, слушая, не слышу.
Шуршат в углу барака мыши.
В мозгу больная круговерть:
В тенях барака вижу смерть.
Гляжу я в мамины глаза:
Что в утешенье ей сказать?
Я всем усилием души
Стараюсь боль свою глушить:
Смеюсь сквозь слёзы, но невольно
В движенье вскрикиваю болью.
И вижу: каждая слеза —
Удар по маминым глазам,
При каждом стоне, мне казалось,
В тоске душа её сжималась.
И я от страха цепенел,
Зажав дыхание, терпел.
А мама мне в тиши ночи
О душ бессмертии журчит,
О том, как Божий сын Христос
Всем нам спасение принёс,
Во имя нашей жизни вечной
Он принял муки человечьи.
И я, как Он, хотел терпеть,
Прогнать больную круговерть…
Ведь боль моя – для мамы смерть…

И в эту смерть мне как не верить?
Ведь умерла подружка Вера.
В мороз, в метель малютку белокурую
Тащили мы ко мне с температурою.
Я за значок, казалось мне, красивый, красненький,
Для кукол трём своим подружкам, трём сестричкам,
Резал галстуки,
На рынке мамой выменян запас для юбки.
Как Верочка смеялась! Веселилась!
Розовели щёчки, губки.
И хоть потом от мамы мне досталось,
Но всё же с мамой мы решили:
Что за малость
За то,
Чтоб Верочка в конце печальной жизни
Насмеялась!
И как от слёз барак,
От горя не ослеп,
Малютку видя в кружевах
(Обмененных на хлеб)?
Сидела в изголовье
Верочкина мать,
Глаз с дочки не сводила,
Ей галстучную куколку
В гробик положила.
Частицу моего ей положила «я»…
Вина моя! Вина моя…
Всю жизнь не лажу я с собой —
Ложусь с виной… Встаю с виной…
Я плакал от тоски великой,
Но мама предлагала
Обратиться к Лику:
Встань на колена, помолись.
Мы все грешны. На Бога положись…
Однажды Настенька
(Так звали мать покойницы)
Прижав меня, просила успокоиться:
Болела Верочка. Тут нет ничьей вины.
Но грезились мне гроб, проклятые блины…
Я всю картину ясно вижу.
С тех пор я поминанья ненавижу…