Пётр Леонтьев - Вольнодум

Да, Нинушка могла сказать,
Да так,
Что ни добавить, ни отнять.
И вот, теперь стою —
И глаз мне не поднять.
Я в классе так стоял,
И дома так стою.
И гложет стыд меня,
Не за проступок даже —
За подлое сыновье:
Кто я такой, чтоб тратил
Великий мой Отец
На мелочи мои
Своё здоровье?
Великий мой Отец,
Который жизнь отдал,
Чтоб выиграть войну,
Не спал и голодал,
Меня и всех спасая.
И вот теперь он, глядя на меня,
Через меня ж
Мельчал.
Он так любил меня,
Души не чаял,
И Он, огромный,
Через мелочность мою,
Мельчал и таял.
И я молчал.
Я не заметил,
Как он лёг.
Он нёс свою усталость,
Словно крест.
Усталостью его
Грозил мне Божий перст.
И я у ног —
Его —
Весь виноватый,
Сидел.
Ведь знал я,
Что проступок мой не прост,
Заложен в нём
Предательства крысиный хвост.

За скромным ужином,
Пока я с ним сидел,
В глаза ему смотреть не смел.
И почему-то мучил
Воспоминанием
Простой недавний случай.
К Восьмому марта класс мне поручил,
Чтоб я подарок Нинушке купил.
И думал я совсем немножко:
Купил ей тёплые трусы и поварёшку.
В газеты тот подарок закрутил
И ниткой замотал и закрепил.
Я бережно понёс пакет бумажный:
Отец мой подтвердил,
Что то, что я купил,
Для Нинушки подарок будет важный.
В конце урока наш комсорг
От класса поздравление кудрявое исторг,
И я без чувств почти что был,
Когда на столик перед Нинушкой
Газетный свёрток положил.
От смеха Нинушка
Едва не опрокинулась со стула,
Когда подарок развернула.
Смеялся класс.
А подо мною пол
Куда-то вниз пошёл.
Стоял я перед классом,
Чуть не плача.
Но Нинушка, вскочив, щекой горячей
Прижавшись к носу моему,
Вдруг стала обнимать,
Потом к мальчишкам подбегать и целовать.
И, перецеловав мальчишек массу,
С весёлым смехом выпрыгнула
Вон из класса.

Тот случай был простой, но в голове
Моей светил так ярко!
Наверно, Нинушку никто
Не радовал подарком.
И я узнал потом,
Что в эту самую войну
Погиб отец её
На фронте
И, говорят, в плену.
И тот, кто мне сказал,
Случайно заикнулся:
Мол, хорошо, что Нинушкин отец
Погиб, а не вернулся,
Иначе (это знал и я)
Была б у Нинушки
Предателя семья.
Когда же кончилась война,
Мать источилась горем,
Была совсем больна…
И Нинушка теперь одна.
О Нинушки судьбе
Тихонько все грустили,
И мы малютку нашу
Классом всем
Жалели и любили.

Не мог уснуть я.
Из окна
Мне пела струнами луна,
Лицом своим, как в ризе,
Напоминала Изю.
И в голове неясный звон…
И снился мне тревожный сон…

Беспечно пролетая, край горы
Крылом своим случайно тронут ветры —
Замрёт вокруг земля на километры
От звука скальной, царственной игры.

Так, Изя, золотой еврей-скрипач,
Смычком своим души моей коснулся,
Вошёл в меня тот звук и не вернулся,
Звучит во мне всю жизнь той скрипки плач.

Молитва детства, матери броня,
С божественной игрой соединилась,
И тьма с пути сошла и разъяснилась,
И правда та уберегла меня.

И с детства эта песня надо мной,
Как птица озабоченная, вьётся,
То памятью-крылом меня коснётся,
То будто хочет защитить собой.
Сон памятью-крылом меня накрыл,
Слезой-бальзамом душу окропил…

* * *

Я видел солнцем освещённый двор,
Детей кричащий, неуёмный хор,
Отца и мать, весёлых и красивых,
Любовью озарённых и счастливых.
И я среди детей отцом гордился
И материнской нежностью светился.
И в песнях и в стихах внушали мне,
Что я живу в прекраснейшей стране,
И знал я сам, что лучшей нет на свете:
Не зря кругом поют и пляшут дети.
И дядя Вася, бывший красный конник,
Не зря раскрашивает детский домик,
Бревно условно в лодку превратил,
Он к коммунизму будто с нами плыл.
И, палки обратив в орудий дула,
В пути стреляли мы по кап-акулам.

– Нам акула нипочём, нипочём!
Мы акулу кирпичом, кирпичом!

И – для меня:

Плыл к раю коммунизма весь наш двор:
И хрюканье, и лай, и птичий хор,
Красавец Изя, Брана, хрюшка Машка,
В траве кузнечик, мелкая букашка,
И дворник злой, смешной беляк-холоп,
И даже таракан, и просто клоп.
Ведь в коммунизме будут все равны,
Там всё для всех – прекрасней нет страны.

Глазами я ловил свою любовь,
Девчонку Сару, пел я вновь и вновь:
– Ах, Сара, Сара, Сара-Сарана,
Прекрасная, чудесная страна!
Таёжный край, Хабаровск милый мой,
Ты грезишься мне Сарой-Сараной…