Владимир Тучков - Русский И Цзин

Хулы не будет.

Ты – никто, стоящий в машине в час пик на Садовом у Театра кукол, на Ленинградском у цветочного магазина, на Кутузовском у табачного киоска, на Сухаревской у китайского ресторана, на Поварской у чьего-то посольства, на Широкой у неизвестного дома номер пятнадцать, на Маросейке у Кофехауса… Ты куришь сигарету, дым вползает в тебя змеей, слушаешь свой диск или свою радиостанцию, акустические волны хозяйничают в салоне, держишь руки на бесполезном руле и тупо смотришь вперед, где все застыло на много километров вперед. Тебя два миллиона. И, значит, ты стоишь в пробке два миллиона часов утром. И столько же вечером. 83 333 дня утром. И столько же вечером. 2 778 месяцев утром. И столько же вечером. 231 год утром. И столько же вечером. Сидишь, куришь, слушаешь, смотришь. 231 год утром. И столько же вечером. Утром ты рождаешься за рулем. И потом сидишь, куришь, слушаешь, смотришь – 80 лет. После чего умираешь. Потом ты опять рождаешься. И опять умираешь. Через 80 лет. И еще один раз. Но уже через 71 год. И то же самое вечером. Три жизни сидишь, куришь, слушаешь, смотришь. Вечером. Утром. Вечером. Утром. Вечером… За день проходит почти пять веков. Государства создаются, дряхлеют и умирают. Варвары разрушают города. Пересыхают реки. Эпидемии косят народы. Опустошительные войны прокатываются по израненной шкуре земного шара предсмертными судорогами. Изобретаются невиданные доселе изобретения и открываются невероятные открытия, приближающие всемирный час Х. А ты сидишь, куришь, слушаешь, смотришь. Сидишь, куришь, слушаешь, смотришь. Сидишь, куришь, слушаешь, смотришь.

И напряженно думаешь о том, что необходимо убить Лужкова. Но Лужков неубиваем. Века протекают. Тысячелетия – да, именно так, за неделю проходит три тысячи лет с гаком, – а Лужков не ведает смерти. Не ты его, он тебя убивает. Каждый день. Трижды утром. И трижды вечером. И, ожидая казни, ты сидишь, куришь, слушаешь, смотришь.

Хулы не будет.

Ты – киллер. Тебе крепко дали в торец. Так, что у «К» прогнулся столбик и она стала «Х». Ну а одна «Л» так и вовсе вылетела к чертовой матери, как неблагонадежный зуб. И теперь ты – хилер. Доктор нетрадиционной ориентации, о котором все знают, что он есть, но никто его не видел. А кто видел, тот не расскажет.

Ты лечишь тех, от кого отвернулась жизнь. Крепкими ладонями раздвигаешь живот. А вот и бабушка! Ба, а за ней и внучка! И по мелочам лимонов на восемнадцать: корзинка с пирожками, горшочек с маслом, сказочник с больным воображением, несколько составов с прокатом, недвижимость на Мальорке, контрольные пакеты двух холдингов, сплошь призовая конюшня в Леоне, и самые разнообразные счета в самых разнообразных уголках мира. А на самом дне – печень, почки, селезенка, поджелудочная железа и еще что-то, названия чего ты не знаешь.

Да, так работает харакиллер, принимающий роды перезревшего мужского чрева. При бегстве твой хвост в опасности. На иссохшем тополе вырастут цветы. Женщина получит нового мужа. Разобравшись в деле, ты убавляешь то, что должно быть убавлено.

Хулы не будет.

Ты – депутат, любимец богов. А скоро и вовсе будешь им ровней. Воссияешь. Ты – драгоценный сосуд со словами и мимикой. Шестнадцать слуг несут твой паланкин, на котором ты восседаешь в палантине. До конца дня ты деятелен. А вечером осторожен, словно опасность подкарауливает тебя за каждым углом.

Разве что долгожители еще помнят твой коронный проход по левому краю и победно вскинутые руки, когда ты в Афгане, не прячась за чужие спины и за свои генеральские звезды, вел бои с превосходящим противником, и от твоего бархатного баритона зал приходил в неистовство, потому что ты первым бросил вызов коррумпированной антинародной шайке, не побоявшись прямых угроз, выйдя в открытый космос в критическую минуту, ты спас станцию и друзей-космонавтов, ведь тебе было страшно, когда Россия висела на волоске и от твоего решения зависело будущее нации, ты не жалел денег на партийное строительство, помнят тебя молодого, безусого, задорного, зовущего за собой вперед… Однако народ оказался дрянь – устал, выдохся, отстал.

Ты – депутат. А ночью, тайком, обмакивая стальное перышко № 15 в чернильницу, ты пишешь на тетрадных листочках в клеточку письмо, которое имеет строгую каноническую форму. Вначале идет пожелание здоровья адресату и всем членам его семьи. Затем идет содержательная часть письма, в которой ты рассказываешь о своей жизни бесхитростными словами. О том, какой большой город Москва. Сколько тебя в ней окружает плохого, а то и просто враждебного. В спокойном тоне, без какого бы то ни было бахвальства, перечисляешь свои достижения: хорошая квартира, неплохие заработки, жена радует своей разумностью, деловитостью и скромностью, что на фоне всеобщего падения нравов особо радует. Старший сын учится хорошо: по математике и физике у него четверки, а иногда даже и пятерки. С русским языком похуже. Дочка уже стала совсем смышленой, на празднике в детском садике она лучше всех прочитала стихотворение, и Нина Ивановна ее очень хвалила. Но есть и проблемы: у тебя ноги часто болят, а доктора ничего не знают, только деньги тянут. Письмо заканчиваешь приветами всем своим знакомым, и это место занимает целую страницу. Ну, и совсем в конце признаешься, что хоть у тебя тут и все хорошо, но все равно ты очень скучаешь по своим родным местам. И тут тебе очень хочется передать привет Нине, но ты сдерживаешь себя, потому что это твое очень личное, о чем не должна знать ни одна живая душа. Ставишь число – день, месяц, год, – а затем и подпись – «Ваш сын»… Задумываешься и называешь себя по имени отчеству. Потому что ты – депутат. А у депутата имя без отчества быть никак не может.