Сергей Платон - Колесо обозрения. Рассказы

Сидеть в широком полумраке зала на продавленном широком кресле, закутавшись в колючую широкую шинель, было куда уютнее. Ой, как просторно и тепло! Пресноголовцев развалился в таком же крупном кресле на колесиках, даже ему там было не тесно. В бледно-желтое пятнышко света от настольной лампы, прямо на пол, на газету, поставили стаканы и тарелку с закуской, рядом положили фляжку. Иногда дед поднимался и, запинаясь об удлинитель, плелся разводить напиток. Василий в эти паузы опять с удовольствием оглядывался вокруг. Зал напоминал ему сказочный грот или пещеру в непогоду.

«Интересно, чтобы шлюз открыть, надо бы какую-то кнопку нажать или какой-то вентиль открутить? Как воду-то выпустить? Наверное, не вентиль, это же не сантехника. Тут автоматика, наверное, всё держит. А как спросить у Пресного? Вдруг, догадается? Да нет, ему сейчас не до того. Смешной старый лох. Игрушки с книжками он мне показывает, и радуется, как малолетка. Поговорить, поспрашивать, пусть порассказывает, пусть покажет кнопку… Не знаю только, грохнуть его или пускай сам нажрется и отвалится? А если замочить, то как? Он же тяжелый, толстый. Ладно, потом решу. Сначала – кнопка!» – сосредоточенно раздумывал Василий, натужно улавливая в себе остатки гнева и решимости.

Он уже не чувствовал, что именно сегодня на рассвете «все поплывут».

Перед лицом, за двойной стеклянной стеной монотонно лил сильный ночной дождь, хорошо освещенный дежурным прожектором. Не дождь, а прямо тихий серебристый водопад! За спиной, за вертушками, в черноте неведомых коридоров и закоулков, слышались редкие щелчки, машинный гул и странные шорохи. Ой, как тепло и хорошо!

«Пускай пока живут себе, не надо никого мочить», – тихо подумал Василий, растворяясь во сне.

– Знаешь, как он тебя назвал?

– Как?

– Новый папа! – глухо рассмеялась коренастая женщина, прикрыв улыбку кожаной сумкой с потертым, аккуратно заштопанным уголком.

Из сумки торчали игрушки, бутылка сладкой газировки, лопатка и зонтик, свисал капюшон детской курточки, виднелся помпон вязаной шапки. А над всем этим типичным родительским набором самого необходимого для воскресной прогулки в парке с ребенком сияли счастливые глаза. Их даже нисколько не портила излишне яркая подводка, черная тушь на светлых ресницах и синие тени. Глаза эти тоже смеялись безмятежно и искренне.

Коренастый мужчина в новом и явно неудобном костюме, сморщив губы улыбкой, присел на корточки над большеголовым малышом. Ребенок выпучил и без того огромные, совершенно мультяшные глаза с белесыми ресницами, разглядывая коричневые лацканы, блестящий золотом значок, ворот клетчатой рубашки, золотой колпачок авторучки, прицепленный к наружному карману, узел синего галстука и крепкую красную шею. Так близко он увидел их впервые, как и огромные ладони, взявшие его за плечи.

– Так, слушай, – глухо откашлялся мужчина. – Какой я тебе новый папа? Я твой просто папа! Скоро вместе будем жить. Все вместе, ты и я, и мама. Понял, Лёнчик?

– Я Алеша.

– Какая разница? Ты меня понял? Кто я для тебя?

Мальчик абсолютно не разобрался, на какой из вопросов надо ответить, но на всякий случай согласился:

– Да.

– Что да? Кто я тебе?

– Папа? – осторожно предположил мальчуган.

– Папа, да. Соображай, друг дорогой, и не тупи.

– Пить будете? – присаживаясь рядом, спросила мама. Положив сумку, игриво вынула большую пластиковую бутылку, выдала им в руки, прильнула всею собой к коричневой мужской спине, уцепившись руками за широкие плечи. Она дурачилась, ей нравилось резко выглядывать то из-за одного, то из-за другого плеча, показывая сыну язык. Детеныш хихикал, такая игра ему тоже нравилась, он раскачивался, пытаясь угадать, откуда вновь появится мамино лицо.

Над ними, хрустя и скрипя, медленно вращалась громадина старого колеса обозрения. Ветхое оно у нас, это колесо, ржавое, скрип от него на весь парк. Честно-то говоря, боязно влезать на такое вот, действительно чёртово колесо, дай бог ему здоровья, готовое не сегодня, так завтра сорваться с прогнивших опор, эффектно скатиться под горку, и с грохотом плюхнуться в обмелевшую речку у парковой набережной. Скрежет от его вращения беспокоил то ли тихим воем, то ли стоном некого крупного животного, завершающего свою жизнь. Сомнений никаких, скоро эта жизнь закончится наверняка, колесо стоит в парке Маяковского годов с семидесятых прошлого века. Все, решающие прокатиться, тревожатся, конечно, а вдруг как раз в момент их близкого знакомства с этим чудищем, как раз в момент их отрыва от земли издохнет наше механическое существо и рухнет вместе с ними? Все трусят, не без этого, однако не уходят. Как говорится, все пищат, да лезут. В кассу вон целая очередь выстроилась.