Сергей Платон - Колесо обозрения. Рассказы

Повалившись набок, старик пыхтел и придвигал поближе к себе упирающиеся книжные стопки, перевязанные бечевкой.

– Допрем. Они тебе зачем?

– А зачем людям книжки? Это самое. Читать!

– Ты их где зацепил?

– Там. За железкой, в лесу. Там это. Слышь, пионерлагерь мой раньше там был. Прикинь, Васька, я в него пионером сопливым часто ездил, горнистом там был, счастьем радовался, а теперь вот пошел гулять по окрестностям и нашел его. Разваленный весь он теперь, заросший совсем. Сверху клуб, порушенный в хлам, а в подвале, прикинь, – игрушек умотаться в упаковках и книжки упакованные, целые! Настоящая библиотека прямо вот рядами до потолка! В моё время хорошую книгу купить было трудно, а сегодня – дорого, тоже не купишь. А читать я люблю. А газетки надоели. А теперь у меня – своя собственная библиотека есть! Понимаешь? Хы! Прочитаю книжонки, какая не понравится – продам, а какая покажется – на полку почетную поставлю. Я же даже стеллажики им сколотил, полочки, красивенько у меня сейчас, уютно очень стало. Донесем, заценишь. Буду жить теперь и читать.

– Прикольно, – равнодушно поежился Василий. – Понесли?

– Холодно, да? Что ты без майки-то ходишь, бестолочь? – погрозил дед Алёша мясистым пальцем в сторону васькиного лица и впервые взглянул на присевшего рядом съёжившегося собеседника. – Оба! Кто тебя так? Мент опять?

– Нет, не мент, малолетки на вокзале.

– За что?

– За футболку.

– За что, за что?

– За футболку… череп на ней потому что…

– Отобрали?

– Не-а. Сам выкинул. Да ладно…

– Что за жизнь вот у вас, всё дерётесь, дерётесь… Наширяетесь, трахнетесь и дерётесь опять. На работу не ходите… Как так?

– У тебя она лучше, что ли? – беззлобно возразил Василий.

– Всяко лучше твоей!

– Это чем это?

– Так вот. У всякого мужика дело должно быть. Эт самое… Хорошее, нужное дело. Я вот как пришел после школы на шлюз, потом в армию сходил, возвратился опять на рабочее место, так и отпахал на нём сорок лет. Всю жизнь, получается, делал одно важное дело. Пенсию за него насчитали приличную мне, а с работы не отпускают. Это. Как его? Скажи, и я скажу… Потому что дело понимаю как надо. Вот. Квартиру мне дали хорошую. Тоже не всякому так быстро давали. Вот. Шлюз мне тоже как дом, всех я тут знаю и место у меня тут моё. Получается, есть у меня целых два дома, то здесь, то там ночую, а у тебя – ни одного нет. Вот так. Ты не обижайся только, но оно же так получается…

– Я и не обижаюсь. Понесли?

– Понесли.

Подниматься, однако, оба не торопились. Просто сидели на трубе, вытянув ноги, и молчали. Тихо разглядывали темноту. Хорошо молчали, неспешно, ненатужно, долго.

Из-за города, по натянутой к лесу идеально ровной нитке железнодорожного полотна выполз узенький поезд. Он тоже не торопился. Медлительной гусеницей нащупывал свой путь, подсвечивал его бледным лобовым фонарем, останавливался, будто оглядываясь назад, что-то там себе понимал, видимо принимая решение, и опять продолжал тихое движение вперед, кротко нарушая тишину редкими короткими гудками.

– Эй ты, паровозик! Туту, туту… – монотонно бормотал Василий, почти не шевеля губами и не осознавая, что говорит вслух.

«Я же всё детство о тебе мечтал. Так тогда хотелось, чтоб и у меня был точно такой же, на батарейках, с разборными рельсами, с блестящими окошками, с большим прожектором на кабине локомотива. Туту, туту. А мамка говорила, что некуда нам это добро ставить и я уже большой для игрушек. А я, дурачок, решил тогда, что надо подождать, пока вырасту, пока стану настоящим машинистом и сам смогу купить себе самую классную железную дорогу. Только себе. Представлял, как буду ее собирать, играть в нее долго, и никому-никому не показывать. Сам буду большим, а сам буду играть. Туту, туту. Ну и вырос? Ну и что? Ну и не нужен ты мне…»

Все эти смыслы Вася выражал одним-единственным звуком – «туту».

– А я очень люблю на паровозах ездить, – шепотом отозвался Пресноголовцев, – но за всю жизнь проехать получилось только два раза, в армию и обратно.

«Как это он догадался, о чем я думал? – поразился Василий, лениво теребя перекрестье узловатого шпагата на книжной вязанке. – Странный какой-то Пресный сегодня, не такой, как всегда. Очень уж нормальный. Не орет на меня, не поёт свои похабные частушки, не матерится, про водяру не спрашивает. Будто бы и не он это, а какой-то другой, добрый дедушка. Про работу и армию вдруг рассказал. Надо же, тоже служил. Книги тащит. Молчит хорошо. Что это с ним?»