Тамара Сальникова - Рябиновая осень

Не станет вечным чудный жар,
Что в сердце раз всего бывает.
Исчезнет страсть, умрёт пожар.
И лишь тоска тебя съедает.

Но ты не думай, даже грусть
Не вечной будет под луною.
Я не вернусь к тебе; и пусть
Забудем мы о нас с тобою.

Мне кажется, что я тебя люблю.
Я вижу, как канатные качели
Внезапно превращаются в петлю.
Вращаясь на кошмарной карусели,
Проносятся фрагменты детских грёз,
Которые безжалостно разбиты.
В бурлящий океан кровавых слёз
Стремительно летят метеориты.
Утратившая истину душа
Закована в каком-то странном теле.
И жизнь не составляет ни гроша.
Я знаю, что тебя на самом деле
Не трогают превратности земли.
Расплавятся и горести, и свечи.
А ветер, раздающийся вдали,
Задует лихорадящие сечи.
Наш голос покоряется тиши
Пока ещё в замедленном режиме.
Две родственно-печальные души
Останутся беспомощно чужими.
Останутся одной из многих мук,
Причиной, порождающей морозы.
Надежда высыпается из рук,
Подобно лепесткам увядшей розы.
Но знай, одна из горестных причин,
Что мы с тобой являемся гостями
На празднике обманчивых личин.
Над миром, преисполненным страстями
Восходит беспристрастная луна,
Сияя из-за тучи в виде лимба.
Священная любовь искажена
И свергнута с великого Олимпа.

Коротаем вечер, крадётся ночь,
затихают птицы.
Мы родили дочь, и ещё раз дочь —
был резон жениться.

Может сядем, глянем, на чём весна
собирала кассы?
Слишком много стало искусства на
единицу массы.

Если хочешь, будем горланить рок
до утра, как было?
Или ляжем раньше, в надежде впрок
заготовить силы.

Мы могли бы биться тугой волной
одного экстаза;
Мы могли бы слушать концерт ночной,
плыть по звукам джаза…

По смартфонам! Гонит немой приказ,
застывает тело.
Небосвод темнеет, ему до нас
никакого дела.

Подрастающий день на лужайке пустующей в зелени
Позабытую кем-то игрушку нашёл и играется
(Непригодный автобус – ресурсы исчерпаны временем,
Но весьма интересный – испачканный силой и храбростью).

Замирание в окнах, а раньше виднелось движение.
Выползает трава, где бежали речушки швов сварочных.
Пересушенный глянец – потрескался лоск со свечением.
Разыгрались осколки лучами с разбитыми фарами.

С головой уплывает в абстракцию старая ржавчина,
Со своих зарисовок сложила картину кустарности.
Иллюстрации рушат останки разбитые, сжатые.
А над ними бессильная бабочка дышит усталостью.

Долетела взглянуть на того, кто прожил её вечности,
Кто увидел, узнал, повстречал, умирал здесь отчаянно.
«У меня возрождения циклов всегда бесконечность есть» —
День подумал, зевая. Накрыл те тела бездыханные.

Разлито на порции то, что в меня затекало, копилось,
Всё то, что подвергла фильтрации, сушке, повторным
Смешениям с пошлостью разума. Скрыта зеркальность под пылью
Из странностей, в текстах сверкает притворность.

Готова делиться трудами. Всем: «Здравствуйте! Я проведу Вас
В безумство.» Но фразы не стали терпеть, дожидаться
Пока их озвучат, и сами пошли огибать равнодушность
Людей, декораций, поверив, что те должны ждать их.

Они выходили из телодвижений, из сдержанных жестов
Руки, что свободна от свёртков замятых тетрадок;
Гремели, стучали: по стенам, в дверные полотна из жести,
Но звуки ушли в их прозрачность, абстрактность.

Тогда крупы слов захотели сбежать изо рта, разгуляться.
Часть билась о воздух, но кто-то с припадками, в стаю
Сбивался, метался, желая весь вплавиться в разные взгляды.
Вокруг то кружилось, то падало, а я

Стояла на публике голая, в свете, себя ненавидя,
Прикрытая феями, ёжиком, мёртвой медузой.
Заметят такое лишь те, в ком застряли слова, не навылет
Прошли (их края завязала на узел).

Тихий город у синего моря,
Рядом степи с духмяной травой.
Как люблю твои, Родина, зори!
Уезжая, тоскую душой…