Артем Волчий - Стихи убитого

А была бы бездетная молодая кошка, допустим, кем-то выброшенная – я бы уже нес ее к ветеринару, на осмотр-прививки… или кот, молодой…

Пожали с Васей друг другу руки, на удивление крепко – возможно, сказался разбавленный хоть каким-то громом и первобытностью день, напомнивший, что и мы тоже – плоть и кровь – и разошлись, договорившись и о встрече назавтра: ведь что, в общем-то, ещё делать?

Кровь…! Я, сделав шагов лишь пятьдесят, вспомнил, задрал штанину на левой ноге, осмотрел голень – кожа обшарпана, четыре царапины зияют содранным, крови натекло не много, не критично, и уже не течет, но хоть подорожник – не помешал бы

Но тут и кота найти нельзя – какой уж подорожник!

Штанина вновь сокрыла боевую рану, но дернул резко, задев мясо державшими ткань пальцами, ногти как раз не стрижены – ощутил прилив боли, не сильной, но неожиданной, и этим – острой, не долгой, секунда-две – но секунды и расширили диапазон мгновений.

А каково было им, Тем – кто не бетон задевал, но в кого, может, в этом же самом месте, нет, чуть ближе к центру, потому как тогда – здесь и вовсе лес был, – осколок отскочил, а рядом – следовательно – взрыв, и нет времени подумать, что не «следовательно», а осколок – это следствие, ибо бежишь, забегаешь во двор, двор еще времен Петра, коли в центре и коли не повезло, и призрак, призрак передо мной…

Много здесь призраков. Завидев стекло возвысившихся, преимущественно – по окраинам города, башен, они, ну, из числа Застрявших, думают: это, наконец, за нами, это вертикальные мосты, по которым вскарабкаемся в небо, или в космос, или сначала в космос, а потом уж в небо, прогрессом доказав веру, а то больно уж зыбка эта космическая тьма, что-то есть за ней, пятым среди четырехмерного черного «я» вокруг!…

Боль совсем уж забылась, а тем более попятилась пред болью факта; я, не дойдя автобусной остановки, совершил полный оборот, люди, что стояли рядом, – одна пожилая женщина в весеннем пальто назло скорой, в старости – всё скоро, осени, со внуком за ручку – внук держит в руках «лего», эти лего сейчас – дерьмо, в моем детстве производили лучше; две девушки вида привлекательного, но град Петров говорил, сбривая бороду: «ни-ни», и совал бумажку моего плана на ближайший день, а то и больше, – подумали обо мне, всякий что-то подумал, по-разному расшифровал мое действо, девушки переглянулись и нырнули в подошедший автобус, а я, остановившись после полного оборота, понял только одно, на том только и могущий сосредоточиться, ни мыслею не смея шагнуть ни влево, ни вправо.

Неуютная панорама продолжала вращаться вокруг меня, как закрученная мною юла, не руками, но телом моим, как точкой притяжения, сердцевиной; ядром.

На орбите галлюцинации, – так сперва я это охарактеризовал, наивный, – мелькал длиннющий недостроенный проспект, слева – хотя лево от меня и ускользало на все четыре стороны света – перекопанный, год как меняют трубы, или просто играются в песочницу; справа – высящийся изящными зданьицами, еще не стеклом, но скоро, и это лишь в конце, перед изящным парком, разделяющим кварталы неуместной канавой, а между ними и мной – гаражи, изрисованный-исписанный забор, здания времен пятидесятых еще годов, как раз тех улиц где «по трупу в день находили»; но это всё – лишь поперек меня, шагни я на дорогу, я бы стал полноценной частью, деталькою этой механизированной линии.

Спереди же и сзади – стремительно менялись они местами – панорама сплошного кирпича, здания уже годов конца семидесятых, когда бровастый вождь хмурил брови и с них перхотью сыпались кирпичи, складываясь в громадные, по тем меркам, жилые комплексы. Квартиры выдавали героям труда, не все, конечно, и, явно, не всем – но факт.

Иная панорама – стекло, стекло, стекло, то зубастое, скалящееся, то беззубое, ласковое, и не понять, надорвав извилины, что хуже: и то и другое – маньяк, и то и другое – манит, манит, и так податливо, с виду-то – коли разозлился, ты ж хозяин, ты бей меня, своего черного человека, я ж не кирпич, не камень и не дерево – не будет тебе худо! И бьешь, иллюзией овеянный – и осколки, и семь лет несчастья, если верить поговорке, и рука изранена, и людей кровавит разлетевшийся вдребезги снаряд очередной блокады…

Кирпич, стекло, канава, стройка. В четырех словах о нас. Даже «ночь улица фонарь аптека» выглядит оптимистичным, в сравнении; оптимистичная же тоска, что-то красиво темное, что-то в вечность.

А тут – что? Даже начала слов: «к», «с», «к», «с»…