Ася Леонтьева - Что случилось в июле

– Эти люди, – говорил он. – Они всю свою жизнь пытаются доказать, что свободны от обстоятельств, системы, других людей и их мнений. При этом они каждый день, за редким исключением, делают одно и то же. Они похожи на заведённые механизмы – работают, пока не сломаются. И всё их существование представляет борьбу желаемого с необходимым. Их жизнь – это что-то среднее между мелодрамой и порнофильмом.

Все наблюдения Аист записывал в толстые тетради, которые аккуратно складывал в стопки по углам своей комнаты. В его дневниках упоминались десятки разных людей – за некоторыми он наблюдал годами, кто-то попадал на страницы лишь изредка, по случайности. Герои заметок носили условные прозвища: «женщина в синем плаще», «дворник №3», «управдом», «человек с бульдогом», «хозяин красной KIA №739». Встречались персонажи и с «человеческими именами», но это было исключением. Аист старался как можно реже называть людей по имени – говорил, что так наверняка не обознаешься и никого не обидишь.

В будущем он мечтал написать книгу, где все эти безымянные люди послужат ему прообразами. Это будет большой роман, говорил он, в нескольких томах, в нём будет «всё обо всех». Масштабное полотно со сложными характерами, витиеватым сюжетом и, конечно, непредсказуемым финалом. Но Аисту всегда казалось, что фактов и деталей ещё недостаточно. Из года в год он продолжал свои наблюдения в надежде связать все нити, переплести их между собой, чтобы получилась единая история. Только вот люди, за которыми он следил из окна, не были связаны ничем, кроме него самого, наблюдающего за ними. В этом состояла неразрешимая трудность его замысла: о себе он не мог сочинить ни строчки.

Я многое могу рассказать об Аисте, потому что успела хорошо изучить его странности. Например, он всегда говорил о школе так, словно учился в ней вчера. Это были самые яркие, страшные и печальные годы его жизни, полные приключений, драк, нежности и полного одиночества. Подростковое прошлое было для него куда яснее, чем настоящее. Казалось, в то время Аист совершил все важные для себя открытия, принял все необходимые для жизни решения и с тех пор не узнал о мире ничего нового. Его душа застыла в какой-то красивой и правильной форме, неспособная больше пошевелиться.

Мать Аиста по образованию была учителем литературы, но всю жизнь торговала одеждой на рынке. Именно она сказала сыну, что однажды тот станет писателем и прославится. В детстве она проверяла перед сдачей его школьные сочинения, и те из них, что ей особенно нравились, читала себе вслух. Удачные абзацы она переписывала в большой блокнот, который и сейчас хранился где-то в её спальне.

Аист любил и боялся мать, потому много о ней говорил. Так я узнала, что раз в два месяца она летала в Турцию за новой партией вещей. Что она обладала сильным характером и глубоким презрением к мужчинам. Что друзей у неё не было, и общалась она с одной только сестрой, удивительно похожей на неё и такой же одинокой. А ещё с матерью, овдовевшей и больной женщиной, которая жила в деревне и наотрез отказывалась переезжать в город. Сёстры навещали её каждые выходные.

Пока мать была на работе, Аист гулял по городу, который за долгие годы одиночества успел выучить наизусть. Он забирался на крыши многоэтажек, на забытые стройки, в заброшенные подземные переходы. Он не любил толпу, огни и музыку, не любил машины и их слепящий свет. Лучшим местом для прогулок был всё тот же парк через дорогу – огромный, дикий, сползающий к набережной, как огромная древесная лавина. Здесь можно было потеряться среди деревьев и идти по любой тропинке из тех, что разбегались в разные стороны от главной, с фонарями по обочине. Обязательным было лишь вернуться домой раньше четырёх – опоздать было немыслимо, ведь мама могла почувствовать его халатное отношение к ней. Это чувство было хорошо знакомо Аисту – оно возникало у матери всякий раз, когда он её «разочаровывал». Разочарованием могла стать невымытая вовремя посуда, плохо приготовленный ужин или неровно выглаженные стрелки на её брюках. Стоило ему сказать хоть слово против, как глаза её темнели, лицо становилось непроницаемым, будто внутри неё зрело что-то большое и громкое. Аист боялся этого выражения лица. Он знал, что за ним последуют упреки в невнимательности, в нелюбви и неблагодарности к ней, с таким трудом вырастившей его. Он готов был бежать от этих упрёков, закрыв глаза и уши. В такие минуты она была ему чужим, враждебным существом.