АЛЕКСАНДР ОКОЛЕСНОВ - Два билета на Париж. Воспоминания о будущем

Но не все так мрачно было в дневной. Были и любимые предметы, и любимые учителя. И одноклассники толпой за мной ходили, особенно после того, как мы вечером залезли на Кишлинский завод, где случайно наткнулись на окна женской душевой.

Дух бродяжничества зарождался во мне в то время. А дружба со школьным товарищем Володей Дудником потихоньку перерастала в страсть к путешествиям. Он был на год старше меня, намного выше ростом, атлетически сложен. Мы быстро подружились еще и потому, что жил он недалеко от нас, в соседнем дворе в Старом парке. Он знал много романтичных песен, которых я никогда раньше не слышал. Читал стихи не из школьной программы. Много лет спустя я узнал, что эти песни назывались бардовскими.

Убегая со школьных занятий, мы шли с ним смотреть, как взрывали скальный грунт во время разбивки сквера в поселке Монтина. Ходили в музеи, мотались по городским свалкам. Ездили на электричке на остров Артем, и даже однажды он затащил меня в общество «Знание» на лекцию по физике.

Наши массовые гуляния закончились тем, что нас чуть не отчислили из школы за прогулы, и они прекратились так же внезапно, как и начинались. Мы схватились за учебники, но для меня вопрос был уже решен: я остался на второй год, а он перешел в девятый. Дружба наша на этом не заканчивалась. Наоборот, она перерастала в братство, которое помогало нам в познании себя и того взрослого мира, на пороге которого мы стояли. Мы понемногу мужали.

За поселком Двести пятым на пустыре, рядом с нефтехранилищем, которое находилось за высоким каменным забором, был большой бассейн. В нем хранили воду «на всякий пожарный случай» в прямом смысле этого слова. Вода была такой соленой, что глоток ее мог отрезвить любого ныряльщика. Сюда ребята, что постарше, ходили купаться. Нас, малышню, с собой не брали.

Алишка, мой отчим, был примерно лет на десять старше них. Многим он был симпатичен. Многие его уважали, а некоторые побаивались за его «криминальное прошлое». Однажды ребята уговорили Алишку пойти с ними купаться. Отчим взял и меня с собой. Плавать я не умел, и он решил научить меня этому. Просто взял за руки, поднял над водой и плюхнул в бассейн. Вмиг я очутился в темном тягучем пространстве, пугающем своей зыбкостью, не похожем ни на воду, которая текла с неба или из крана, ни на ту, в которой купала меня мать. Выныривая из-под воды, я ощутил такой страх, что остервенело заработал всем своим телом и конечностями. Воды нахлебался много. Отхаркивался и отплевывался долго. Но за три подобных сеанса, которые мне преподал отчим, научился плавать.

Али Алиева я никогда не называл отчимом. Для меня он всегда был отцом.

Был он страстным голубятником. И я, и мать ревновали его к голубям. Чувства свои ко мне он никогда не показывал. Ни разу не взял меня на руки, не погладил по голове, не говоря уже о ласковых словах, и это порой доводило меня до отчаяния. Шалил я много, и мать часто бегала за мной вокруг стола с половой тряпкой, но он относился к моим шалостям так, словно не замечал их. Я не мог понять: кто я ему? Дарья порой тихо нашептывала, что он мне не отец. Это причиняло боль, но другого отца я и знать не хотел. Да и не нужен мне был другой.

Он был точь-в-точь похож на индийского актера Раджа Капура, а после всенародно любимого фильма «Бродяга» популярность отца в нашем дворе умножилась. Он даже пытался петь песни из индийских кинофильмов, но пением вызывал только хохот у окружающих: слуха у него совсем не было.

Когда отец ушел от нас, мать все время внушала нам, что он злой, вредный и жадный. Но был он человеком мягким и беззлобным. Во дворе ни с кем никогда не ругался, пытался споры улаживать мирными переговорами, хотя его криминальное прошлое вызывало у многих трепет и сомнения. Но больше всех во дворе его боялась баба Дарья. Его напускную строгость никто не принимал всерьез, а Дарью она приводила в трепет.

Наши резкие внешние отличия с отцом настороженно принимались его друзьями-азербайджанцами. Я видел, как он переживал из-за этого, я и сам тоже переживал. Был я светловолосым, белокожим, он был черным, как смоль.

Одиннадцать лет мы прожили вместе. Для меня это была целая эпоха. Мать от него родила двух дочерей – Эмму и Севиль. Уходя, Севильку он забрал с собой.

Многим я ему обязан, и благодарен в первую очередь за то, что Али не пытался делать из меня мусульманина, хотя жили мы в мусульманской стране, по мусульманским законам. Даже с дворовыми азербайджанцами он говорил только на русском языке, так как этот язык для него был больше, чем способ общения. Для многих Али был своим: близким и понятным, независимо от возраста и национальности, только для матери он был чужим.