АЛЕКСАНДР ОКОЛЕСНОВ - Два билета на Париж. Воспоминания о будущем

Галя Шалман, соседка его по подъезду, мужеподобная женщина, если ходила за водой, ведра в ее руках казались игрушечными. В эту же компанию входила Ленка Походудела. Была еще Ленка Расписная. Это прозвище она получила за «шедевры», которыми было разукрашено ее тело. Лидка Зубатая – ее подруга, любовная женщина с огромным бюстом и тонкими ногами. У нее было столько мужей, что по именам она всех уж и не помнила. Хоть они и позорили «наш советский образ жизни», однако зла во дворе никому не чинили.

По части зла у нас была Лошадиная Голова, тощая, словно Яга, армянка с длинным носом и выпученными глазами. Вытянутое лицо ее действительно напоминало лошадиную голову. Все знали, что она была внештатным сотрудником ОБХСС. Возле ее дверей и окон народ не собирался. Старики никогда не садились в тень, которая падала от ее стены.

Был и свой весельчак дядя Павел. Вернулся он с фронта без ноги. Ходил вприпрыжку, опираясь на один костыль. Любил поболтать, побалагурить. Пьяным бывал редко, только по праздникам. Пел частушки, приплясывая на одной ноге и размахивая костылем. Мальчишки любили его за рассказы о войне. О себе он рассказывал редко. Никто никогда не видел его наград. Он их не носил ни в будни, ни в праздники. Лишь однажды сын его Борька принес большую коробку из-под конфет, раскрыл и показал нам потускневшие награды своего отца. Их было много, и все разные. Мы даже не успели в руках подержать. Борис захлопнул коробку и помчался домой, чтобы побыстрей спрятать ее. В то время многие фронтовики не носили наград. Самой большой наградой для них было то, что они вернулись живыми. «Настоящие герои остались там, на поле боя, – говорил дядя Павел. – А мы – самые великие должники на земле».

Судьба его сложилась трагично. Получил он машину от райсобеса. Инвалидную коляску с мотором. Взрослые ребята помогли построить для нее во дворе небольшой сарай. Через год, когда он выезжал со двора на шоссе, на него налетел грузовик. Хоронили дядю Павла всем двором от мала до велика. Четыре года войны. Прошел он от Сталинграда до Праги, а погиб дома.

Этот путь от ворот двора через шоссе для многих наших жильцов был последним. Четверо детей и трое взрослых погибло под колесами автомашин, трамвая, грузового поезда, пути которых пересекались недалеко от наших ворот.

Лидером среди нас был средний сын дяди Павла Вовка, по прозвищу Манюня. Во всех наших военных играх он был командиром. Ни умом, ни силой он от нас не отличался, но все тянулись к нему. Учился в школе он плохо и первым из нас пошел работать. Влияние его на ребят особенно укрепилось, когда он в поле за бисквитной фабрикой нашел револьвер. Наган был ржавым и барабан не вращался, но находка произвела на нас, пацанов, ошеломляющий эффект. Иногда Манюня давал нам его подержать, но за это просил несколько печений или конфет, у кого они имелись. На худой конец хлеба или вареной картошки. Мы с радостью отдавали ему все, что у нас было, и с трепетом принимали из его рук оружие. Когда я впервые взял в руки наган, я удивился, каким он был тяжелым.

Однажды Манюня принес наган в школу. Учитель его увидел и отнял наган. В кабинете директора школы уже имелась коллекция из предметов, которые Манюня приносил в класс, но оружие – это было уж слишком. Собрали экстренное заседание педсовета. Затем классное собрание. По школе поползли слухи, что Володька Изотов хотел застрелить учителя по физике Евгения Федоровича.

Гарник Самсонович, директор школы, высокого роста отставной майор, требовал исключения Изотова из школы. Но окончилось все еще одним «последним» предупреждением.

О потере оружия мы долго горевали. Даже строили планы, как забраться в кабинет директора и выкрасть из шкафа наган. Осуществить планы так и не удалось. Директора школы все боялись.

Где-то я читал, что память о детстве состоит из определенных запахов. Я помню запахи спелой айвы, преющей сливы на земле. Запахи мяты и крапивы по берегам арыков, которые протекали сквозь старые заросшие сады.

Это было в селе Предгорном в двадцати километрах от Грозного. Деревня стояла в пойме реки Аргун и напоминала райский уголок. Была она когда-то чечено-ингушской, но в войну аборигенов выслали, и теперь в их домах поселились русские семьи. Жили они с опаской и по ночам запирались на несколько засовов. В Предгорном Аргун разливался на многочисленные рукава. Село было сплошь изрезано арыками, ручьями и небольшими речушками. Они текли, огибая дома и пробиваясь или подныривая под хозяйские заборы и плетни. Текли сквозь старые фруктовые сады, наполняя их влагой и прохладой.