Хорошо знал он и то, что прежде, чем переступить этот порог, лица у этих людей были немного иными; в другое время их легко было отличить друг от друга по походке, поведению; обычно люди входили широким или мелким шагом, с разным выражением лица – страх, удивление, недоумение… встречались и улыбающиеся лица – но с того мгновения, как открывалась перед ними дубовая дверь, от прежних выражений на лицах их не оставалось и следа. В этом Он был уверен. На лицах, в глазах, где были страх, удивление, недоумение… и даже улыбка мелькала порой, потом уже читалось нечто иное. В действительности, называть это нечто выражением лица было неверно, потому что это было скорее отсутствием какого-либо выражения, чем-то вроде оцепенения, отупения и еще жалкости… На лицах людей, за которыми закрывалась дубовая дверь, поначалу теплился едва заметный отсвет, отчего-то напоминавший Ему затухающие лучи осеннего Солнца. Человек же, перед которым открывалась дубовая дверь, понимая, что скоро всему придет конец, забыв все страхи и надежды, думает о неизбежном: это боль, боль тела и души… Человек, которому никуда не убежать от смерти, прикидывает, с какого фланга она его атакует. С какого направления нападет смерть, зависело от Него, и сейчас, сидя на маленьком табурете в маленькой комнатке по эту сторону дубовой двери, Он с нетерпением ожидал появления четвертого человека, которого Он должен убить, и последнего, чья смерть предусмотрена была в эту ночь. Ждал не потому, что был особым любителем убивать; нет, просто потому что после четвертого убитого человека закончится Его рабочий день. После этого – то есть после того, как на совесть, как положено, выполнит очередное задание сегодняшнего дня, сдаст начальнику свое оружие, Он пойдет домой, помоется, ляжет рядом с женой, слушая сонное дыхание детей, прочтет про себя молитву и заснет тревожным сном…
Но пока до конца рабочего дня оставалось еще достаточно времени…
Скоро откроется дубовая дверь. Потом пройдет около получаса времени, с той стороны поселка послышится глухой выстрел, где-то залают собаки, тьма затопит двери и окна редких освещенных домов, все стихнет вокруг, и слышно будет только журчание реки, делящей поселок на две части. В журчании той реки таится что-то ужасное; что это такое, Он будет стараться определить для себя долгое время, но все безрезультатно, и, сторонясь этого непонятного ужаса, провожая день за днем, размышляя по вечерам о предстоящих на завтра делах, уходящую ночь молитвой будет Он тачать к грядущему утру…
Завтра опять раза три-четыре откроется и закроется дубовая дверь, вперятся в Него застывшие глаза, мерцающие на ничего не выражающем лице, вышедший человек, как баран на бойню, пойдет впереди Него по направлению к ожидающей его, такой родной и близкой, смерти. Это будет другой человек, точно так же, как вчерашний человек не был человеком позавчерашним; и завтрашний человек не будет сегодняшним…
И не было конца ни людям, ни заглатывающим их ночам, ни выстрелам, тревожащим те ночи. Не видно было конца и Его беспокойным снам…
Он потерял счет времени, которое проработал здесь. Но день, когда приступил Он к работе, его цвет и запах, темную ночь, распявшую тот солнечный день, и страх той ночи, всю тяжесть и горечь того страха помнил Он хорошо.
Грамоте Он учился у дяди. Умел читать и писать, человеком был спокойным, поначалу работал писарем, тем и семью кормил. Родителей потерял еще в детстве. Замужнюю теперь сестру и старшего брата вырастил дядя. Брат Его был врачом, образование получил за границей, в одном из городов Германии… Да, когда-то, то есть лет тридцать-сорок назад, в находившемся неподалеку от них местечке под названием «Рудник» добывали золото. Главным над здешними инженерами и рабочими был пожилой, крупного сложения немец. Дядя Его, получивший начальное образование и служивший при чиновнике, был знаком с несколькими инженерами; один из них по имени Ганс часто к ним захаживал, старался выучиться у Его дяди местному наречию, письму и обычаям, – это был худой, веснушчатый, проворный и трудолюбивый немец. Ганс, в свою очередь, обучал Его старшего брата немецкому языку, а в свободное время занимался с ним уроками. Любил Ганс иногда, взяв винтовку, сходить с братьями на охоту… Потом Ганс и дядя Его послали старшего брата учиться в какой-то немецкий город. Старший брат вернулся оттуда через шесть лет; он выучился, стал врачом, характером окреп. Тогда Он завидовал старшему брату, его одежде со значком на груди, его манерам, поведению… Он тоже хотел бы продолжить образование на родине Ганса, но дядя на это был не согласен, объяснив тем, что скоро немцы уйдут отсюда. И, правда, скоро стало неспокойно, работавшие на Руднике немецкие инженеры потихоньку стали уезжать. Последним покинул Рудник Ганс; прощаясь, веснушчатый немец, обнялся с Его дядей и старшим братом. Глаза Ганса полны были слез, дядя тоже расстроился, брат всхлипывал. Ему же не очень нравился этот конопатый немец, потому что Ганс не послал Его учиться и не занимался с ним…
Читать дальше