Виктория Старкина - Талая вода

Юля включила компьютер, по экрану побежали белые строчки загрузки.

– С кем ты будешь встречать Миллениум? – Наташа стремительно обернулась, поправила длинными ногтями аккуратную челку и мечтательно улыбнулась. – Мы с мужем едем на Гоа.

– Куда? – с изумлением переспросила Юля. Что ж такое сегодня, то Сашка с ее Египтом, теперь вот еще и Гоа!

– Это где? – снова вскинула брови Зоя Петровна.

– Это – остров в Индийском океане, там потрясающие закаты! Недавно наша подруга слетала туда, она работает в туристическом бюро, я рассказывала. Да, недешево, но там бескрайние пляжи, а я так не люблю отдыхать, когда рядом лежит кто-то и ноги чешет, как у нас в Туапсе…

Наташа наморщила хорошенький коротенький носик. Если бы миру потребовался символ женской прелести и беззащитности – им бы единогласно избрали эту миниатюрную блондинку с распахнутыми голубыми глазами. Юле она напоминала кольцо Медичи – прекрасная драгоценность, скрывающая смертоносный яд.

– Гоа – не остров, – хотела сказать Юля, но не сказала ничего: она испытывала сильнейшую неловкость, если приходилось кого-то поправлять.

– А ты с кем будешь встречать? Со своими подружками или с молодым человеком?

– У меня нет молодого человека, – Юля пыталась погрузиться в работу: с утра в ее ящике было более пятидесяти сообщений. Но не тут-то было!

– А тот, с которым ты ходила в «Современник» на премьеру? Моя тетка тебе билеты доставала, – Наташа всегда была осведомлена о Юлиных делах куда лучше самой Юли, та уже и забыла про спектакль!

– Дима? Он не мой молодой человек. Просто друг.

– Но он ухаживает за тобой? – не унималась Наташа.

– Возможно, – уклончиво ответила Юля. – Ты пойдешь со мной на встречу сегодня? Я еще не решила насчет Миллениума.

– У меня так много работы, – Наташа торопливо кивнула в сторону компьютера, Зоя Петровна приглушенно хмыкнула, потому что все знали, что работы у Наташи нет. – Может, ты сходишь одна?

Юля вздохнула. Предстояла встреча с ювелирами, которые пытались пристроить коллекцию артефактов, принадлежавших по их словам, еще придворным Михаила Романова, и скорее всего, почти все они были искусными подделками. Такие встречи Юля не любила больше всего, она ненавидела отказывать.

– Ты с Борисом пойдешь? – быстро спросила Зоя Петровна. Эта фраза, в переводе на открытый русский означала: я могу сегодня уйти в обед не на час, а на два, чтобы забрать внука из школы и отвести его на сольфеджио?

Сольфеджио… Юля вспоминала эти занятия как страшный сон. Она никогда не отличалась музыкальностью, кому вообще пришло в голову отдать ее на сольфеджио? У нее холодели руки и потели ладошки, когда нужно было спеть гамму. Только бы меня не вызвали, только бы не вызвали, с ужасом думала она, стараясь казаться незаметной, прозрачной, невидимой. Хорошо, что воспоминания об этом позоре почти стерлись, но она до сих пор хранила в памяти образ необычайно красивой девочки с длинной русой косой, которая точно выводила сыгранную преподавателем последовательность, и Юля смотрела на нее с восхищением: девочка казалась полубогиней, – Валя Петрова, так ее, кажется, звали… Удивительная детская память, словно цемент удерживает любые, порой совершенно ненужные воспоминания!

Самым же первым воспоминанием Юли было молоко. Стеклянная бутылка с молоком, закрытая серебристой крышечкой. Ей было тогда два года.

– Мама, почему на этой бутылке крышка белая, а на этой – зеленая? – спрашивала она.

– Белая, потому что в бутылке – молоко. Если зеленая – значит там кефир.

Белая с молоком, зеленая с кефиром, фиолетовая – с простоквашей. Юле нравилось, после того как крышка с бутылки снята, водить по ней ногтем, пока выбитые на фольге буквы не исчезали, и получался гладкий и ровный кружок, красиво блестевший на солнце. Из таких кружков можно было делать мозаики, или шляпки для куколок.

Бутылки не выбрасывались, мама собирала их и сдавала, а когда Юля стала старше, эта почетная обязанность перешла к ней. До сих пор она отчетливо помнила, как звенели бутылки, когда она несла их в сетке в лавку на краю деревни. Однажды поскользнулась, упала, но бутылки не разбила. Помнится, мама, обрабатывая рану на колене, похвалила дочь за проявленный героизм.

Теперь таких бутылок больше нет, вместе с советским прошлым их унес водоворот времени. Где сейчас ее детство? Ее пионерская юность? Куда все это уходит?

Телефонный звонок прервал мысли. Это была Вика, секретарь Бориса, красивая стройная брюнетка с изящно очерченными губами и излишне большими глазами, напоминавшая фарфоровую куклу девятнадцатого столетия.