Егор Авинкин - Город без памяти

Пробежавшись по первым строкам, я густо покраснел. Разумеется, я знал, кто скомкал этот листок. Я начал писать это стихотворение, будучи влюблённым девятиклассником, и даже не смог его закончить. Отсутствие таланта было очевидным даже для меня, в том состоянии. Сейчас же мне было непонятно, как я посмел дойти до второго четверостишия. И руки пронзил рефлекс – опять скомкать и опять бросить в угол.

– Ну-ну, это Вы бросьте, – ласково разжала мои пальцы хозяйка, – не надо товар портить.

Кривые, дрожащие строчки, с расплывающимися пятнами – вызванными, скорее всего, романтическими слезами – в последний раз мелькнули перед глазами, оставив после себя трогательную нежность по отношению к тому одинокому и влюблённому человечку на холодных улицах. Одноклассница, в которую я был тайно влюблён, так и не получила моего послания.

– Интересно, – задумчиво произнёс я, – а ведь она тоже что-то писала?

– Все мы что-то пишем, – пожала плечами хозяйка, и не дав мне ответить, добавила: – Раз уж Вы интересуетесь одноклассниками, кажется, там что-то мелькнуло… Секундочку.

Спустя несколько минут я держал в руках реферат по истории. В имени на первой странице я узнал своего одноклассника, Вадима. А через секунду вспомнил и сам реферат.

Он был написан не на двойных листочках, а на хорошей бумаге – я думаю, она бы подошла и для нашего принтера. Посвящён реферат был Ивану Грозному. И на первой странице, используемой как обложка, красовался яркий, мастерски написанный портрет царя. Вадим нарисовал его сам. А рядом с портретом красными чернилами была выведена оценка – единица. Кол.

Я вспомнил эту историю. Не так уж часто у нас ставили единицы. Двойки были больше распространены. А для единицы надо было совершить что-то из ряда вон выходящее. По мнению исторички, Вадим тогда совершил именно это. Она швырнула этот реферат ему на парту и громко, словно выступая на митинге, произнесла: «Бездарность!»

Бог его знает, что там было не так с этим рефератом. Вадим всегда был двоечником. И даже сейчас я не смог бы оценить его работу – потому что не мог наглядеться на нарисованного Ивана Грозного. Он был яркий и аляповатый, но в нём была жизнь. И изо всех своих жизненных сил он пытался отвернуться от этой единицы. Даже он понимал, что не заслуживает её.

Вадим прекрасно рисовал. Потом перестал. Уже очень давно его не видел. Говорили, дела у него не очень. На последней встрече выпускников промелькнуло некрасивое слово «спился».

«Надо бы его повидать», – подумал я, а вслух произнёс:

– Это я тоже возьму.

– Прекрасное решение, – кивнула хозяйка.

– Послушайте… Я не понимаю. Как это возможно?

Она вздохнула:

– Помните, как там у классика – рукописи не горят? Они действительно не горят. И никуда не пропадают. Бумага хранит в себе всё. В течение жизни мы все пишем что-то. Мы оставляем повсюду свои отпечатки на бумаге. Они изображают нас, какими мы были тогда. И при этом они живые, потому что всё ещё составляют часть нас. Когда мы пишем на бумаге, мы оставляем на ней свою душу. А душа не может исчезнуть, она ведь бессмертна. А вместе с ней бессмертна и бумага, на которой она хранится. Понимаете?

Я вернулся в офис. Отдал пачки бумаги Маше. Она невозмутимо загрузила бумагу в принтер. И я продолжил работу. Распечатал два экземпляра договора, каждый на двенадцати страницах. Два акта приёмки услуг. Согласие на обработку данных. Счёт-фактуру. Аналитический отчёт для директора на шести страницах. Ещё один договор, для другого клиента. И так далее, и так далее…

Вечером, уже дома, за ужином я показал своё школьное сочинение жене. Она рассмеялась и поцеловала меня.

– Откуда у тебя этот раритет?

– Да так… Нашёл.

Ночью, слушая дыхание спящей жены, я вдруг вспомнил, как писал ей письмо из армии. Тогда она была просто девушкой, которую я любил. В этот раз обошлось без поэзии, но я прекрасно помнил, что писал ей о своей любви, и довольно вдохновенно. К сожалению, письмо не дошло до неё. Затерялось где-то в недрах почтовой службы, сгинуло в пустоте. Но ведь где-то оно должно было сохраниться?

Пожалуй, завтра опять зайду в канцелярский магазин.

Дорога шла через новые районы города – тёмные и безликие дома обступали её со всех сторон. Они были похожи на однообразные надгробия безымянных солдат, погибших на какой-то полузабытой войне. Стояла ночь. В некоторых окнах горел свет, но даже он был везде одинаков, будто каждое из окон подсвечивалось обычной голой лампочкой, свисающей с потолка на проводе. Шины шуршали по асфальту. Из динамиков доносились приглушенные звуки джаза, иногда прерываемые помехами – какая-то Богом забытая ретро-радиостанция, на которую он случайно наткнулся, крутя ручку настройки. Он подумал, что на ней наверняка работают одни привидения. Бесплотными пальцами берут с полки пластинку, сдувают с неё пыль и ставят на проигрыватель. Слушают и вспоминают времена, когда они ещё были живыми.