Илья Коган - Обратный билет. Рассказы и повесть

– А где же Дора? – спросила красивая тетя Таня, продавщица из папиного магазина. Папа только пожал плечами. Мол: – Хвейс? Я знаю?.. В нашей семье это «Хвейс?» было любимым ответом на все вопросы. Но красивая тетя Таня не отставала: – Котик, а где же Дора?..

Я не успел подумать:» – а почему «котик»? Так мама называет только меня?..» – как тут же другой папин начальник, дядя Герцойг, стал приставать к папе: – Герш, ты опять один? Где Дора?.. Папа только приподнял плечо, но сказать свое «Хвейс?» не успел. Тетя Ната его перебила: – Она что, своего животика стесняется? – А! – вздохнули все. – Так вы ребеночка ждете!.. Сестренку этому бохеру!

Одна красивая тетя Таня не радовалась. – И когда это ты, котик, поспел? – приставала она к папе. Но дядя Арбаксит (или Арпаксит) и дядя Герцойг уже тащили его к дверям. – Поедем! Поедем! Какой же Новый год без Доры! – Не успеем!.. – пробовал сопротивляться папа. Но на него натягивали пальто и пихали в руки шапку. – Схватим машину и привезем твою Дору к самому Новому году!

Мы не скучали. Мы – это я и Зойка, дочка красивой тети Тани. Она была на год старше и во всю командовала мною. Первым делом ей приглянулся мандарин, который я не успел съесть. А не надо зевать!.. А потом: – Ну-ка, стащи с елки конфету! – приказала она. Я послушно потянулся за «Мишкой косолапым». А потом за еще одним… Вкусно было. А, главное, Зойка не воротила от меня нос, как на улице. Там она с такой малышней не водилась.

На нас не обращали внимания. Женщины накрывали на стол, а потом встречали маму. Ее, и правда, привезли к самому Новому году. Успели.

Тетя Ната увела ее за ширму. Пошептаться. Туда же проскользнула тетя Лиза Грин. Только красивая тетя Таня не пошла. – За стол! За стол! – шумела она. – И включите радио! А то куранты пропустим!.. Задвигали стулья, расселись. Зойка, конечно, уселась рядом с мамой. А про меня как-то забыли. Я пристроился на краешке дивана и стал ждать, когда позовут. Но вот зашипело радио, и сквозь гудки машин пробился бой кремлевских курантов. – С Новым годом! С новым счастьем! – зашумели все. А папин начальник, дядя Герцойг, стоя, объявил: – За нашего великого вождя товарища Сталина!.. – Ура! – закричали гости. И застучали вилками. – Холодец! Куриный холодец! – предлагала всем тетя Ната. – А Доре гефилте фиш! Вот! Лучший кусочек для девочки!

– И мне гефилте фиш! – требовала красивая тетя Таня. – Я еще ни разу не ела еврейскую рыбу!.. – И мне! И мне! – повторяла за ней Зойка. И вот тут я не выдержал. Вспомнил, какую фаршированную рыбу готовила мама. – Мам! – дрожащим голосом попросил я, – а можно мне кусочек черного хлеба!.. И зарыдал.

Что тут поднялось! Меня по коленям переправили к маме. – Черного хлеба! – повторяли все жалобными голосами. А мама обливалась слезами не хуже меня. – Фейгеле! – причитала она! – И прижимала меня к груди. – Лихтере пунем! Тайере пунем!.. Мне совали в руки бутерброды с черной икрой. Но я все детство больше любил красную. Тугие красные икринки так звонко лопались под зубами!..

– Ну что, плаксуля? – потянула меня Зойка. – Наелся? Давай играть!

«Играть», по-зойкиному, значило пробраться под стол и потихоньку щекотать гостям пятки. Гости смешно дергали ногами, но не ругались. Всем было весело. А потом дядя Арбаксит (или Арпаксит) запел:

Гости грянули так, что стол заходил ходуном. И тут Зойке приспичило:

– Давай целоваться!.. Тьфу! Охота была! Но с Зойкой не поспоришь. Да и из-под стола не выберешься… Пришлось прислониться к ее липким от конфет губам. Чуть не стошнило! А Зойка не отставала: – Нет, ты давай по-настоящему! Как твой папа мою маму целует!.. Надо же так, что в это время за столом все молчали. Закусывали после песни. И, видно что-то расслышали. Потому что с десяток ног разом достали нас. И гости нестройно, но очень громко повторили припев:

…Неземное пламя отражается в медленной Лете. Что-то у нашего костра поскучнело. – Дора! – вздыхает моя тетка Фрима. – Плюнь! У этих кобелей голова в штанах. Чтоб они все гешволн были!.. – Фрума, ша! – останавливает ее дедушка Абрам-Мойше. А бабушка Злата Семеновна горестно бормочет: – Абизоим!.. Абизоим фар ди гоим!..

Это я так думаю. Я же пока не сижу за этим костром. И маме мне сказать нечего. Я за папой со свечой не ходил. А вот как мама шарила по его карманам, искала верные улики папиной неверности, это да – это я видел! И досадно же мне было, что до глубокой старости она докучает отцу глупой ревностью. А вот дочери мои думают по-другому. – Ну, наш дедушка еще тот ходок был! – хором утверждают они. И намекают, что в нашем роду это фамильное… Вот уж про кого, про кого, а про себя ничего такого сказать не могу. – Хороший ты человек, – говорила одна моя приятельница. – Но не бабник!.. Не бабник!.. Мне даже как-то неловко было – ведь она это не в похвалу мне. Только вот жена Кира иногда смотрит на меня подозрительно и бурчит: – У, котяра!