Хелен Лимонова - Лимонник. По материалам израильских литературных вечеринок

Веника продолжали любить дома и не любить в школе – уж больно он раздражал своим видом и будил в одноклассниках низменные чувства…

Я не была в Одессе год, а летом снова приехала к дедушке с бабушкой. Опять мое любимое море, читальня в парке Шевченко, бабушкины теплые руки, заплетающие мне косы… Через несколько дней после приезда я столкнулась у входа в парадное с каким-то мальчишкой. Я не успела отскочить в сторону, а он бежал, и мы стукнулись лбами. Все знают, как это больно!

Я крикнула: – Ты что, слепой?!

Мальчишка, потирая лоб, смотрел на меня огромными глазами, похожими на блестящие каштаны, выглядывающие из шипастых зеленых скорлупок. Был он высок и худощав, синяя майка открывала загорелые плечи и небольшие шарики мускулов, а поцарапанные ноги, обутые в кеды, были ровными и мускулистыми. Ну, вы уже догадались, кто это был?..

– Танька, это ты? – спросил Веник ломающимся петушиным голосом. Я, еще не вполне придя в себя от «лобового» столкновения и неожиданного превращения Веника, молчала и только хлопала глазами.

– Ты так изменилась, – продолжал Веник, – я тебя не сразу узнал, только по голосу сначала.

– Веник, что с тобой случилось? – я все еще не верила глазам. – Ты даже выше меня теперь. А я ведь на два года старше!

Веник засмеялся и сказал, что вот уже год занимается каратэ, и все эти чудесные изменения произошли благодаря именно спорту! Что ему надоело быть битым и он сам пошел записываться в секцию. Его не хотели принимать, но Веник оказался упрямым, он ходил туда две недели, каждый день. И его взяли.

Теперь в классе никто даже не пытается его задевать – себе дороже! А главный зачинщик прошлых неприятностей тоже ходит в секцию вместе с Веником и они вроде даже подружились.

…Я окончательно переехала к бабушке с дедушкой сразу после первого провала с поступлением в Лениградский универ. Это был 1972 год. Во дворе нашего дома на Пушкинской было уже не так многолюдно и многоголосо – кто-то переехал, кто-то умер, как Мирон Данилович Ицикович, кто-то уехал на ПМЖ заграницу. Сима с Веником уехали тоже…

…В 1995 году уезжала и я с семьей. Мы жили в стране уже 14 лет. Все более-менее устаканилось и определилось. Как-то, выходя из автобуса, я споткнулась, и, если бы не какой-то военный, удержавший меня за руку, наверняка упала бы. Он проходил мимо и мгновенно среагировал.

– Спасибо, – машинально по-русски сказала я.

– Пожалуйста, – ответил он. Тоже по-русски.

Я посмотрела на него и что-то почудилось мне в его чертах… Что-то очень знакомое. Я еще не успела сообразить, что…

– Ты очень похожа на свою бабушку, – сказал он.

Я молчала, стараясь вспомнить.

– Ну, никак? – он улыбнулся. Говорил он с легким акцентом и это сбивало с толку. – Помнишь, как ты случайно разбила банку с абрикосовым вареньем, когда пришла ко мне в шашки играть, и мы прямо с полу ели абрикосы, а сироп потом вытерли тряпкой и думали, что никто не догадается? А тетя зашла в комнату и сразу увидела, что пол липкий.

– Даже не отругала нас. Вообще ничего не сказала, только спросила, не болят ли у нас животы… Так это ты, Веник?

– Конечно, я. Значит, и ты здесь.

– Как видишь.

Мы уже шли, Веник держал меня под руку и это было так странно всё – вот этот высокий, худощавый полковник (он сказал мне, что после срочной службы в ЦАХАЛе остался на офицерских курсах. А когда ему было двадцать шесть лет, в 1982 году, он, капитан танковых войск, участвовал в Первой Ливанской, был ранен. Служил, дослужился до полковника), я, страна, в которой мы оба оказались в разное время, но нам судил Бог встретиться через 37 лет, и не я, а он первый узнал меня. Этот пятидесятитрехлетний, с седым ежиком мужчина, видевший за свою жизнь столько, сколько редко выпадает на долю обычного человека, так далёк был от того толстого неуклюжего плаксы с писклявым голосом (теперь у него приятный баритон), что называть его Веником у меня уже язык не поворачивался.

– Ты теперь Биньямин Ицикович?

– Да! А мой старший сын, тоже офицер, Шимон.

– В честь тети Симы?

– Да. А дочка Моран в честь дяди Мирона.

– Жена израильтянка?

– Нет, одесситка. Да ты ее, может, помнишь? Майка-рыжая с третьего этажа, она еще в меня с балкона вишнёвыми косточками плевалась. Мы с ее братом, Мариком, в одном классе учились. Марик погиб на Ливанской.

Я плохо соображала: прошлое и настоящее, детская одесская наша жизнь, заполненная счастьем до краёв, и сегодняшний день, снова столкнувший нас во времени и пространстве, знакомые имена и незнакомые события, происходившие с этими людьми, которых я знала когда-то и совсем не знала сейчас… Мне хотелось остаться одной и просто нареветься всласть. Слишком сильны были эмоции, я плохо с ними справлялась.