Елизавета Клейн - Зимнее сообщение

Нашей взрослой Вареньке
Котик на завалинке,
Анадысь, как давеча
Промурчал сосед:

– Что ж ты, наша заинька,
К маменьке и папеньке
Не спешишь, голубушка,
Не находишь след?

Снегом запорошеные
Все тропинки хоженые.
Их сквозь сумрак вечера
Трудно отыскать!

Пусть давно знакомые
Улочки пригожие.
Ты не будь беспечною —
Хватит уж гулять!

Так к месту падал снег, и к месту
Не оставалось ни следа.
Рассаживались по насестам
Уже прошедшие года.

Под молчаливым снегопадом
Скрывалась чернота проблем.
Снег падал. Было всё как надо.
Всё было – снег, и снег был – всем.

Я бросил сердце на четыре ветра.
Какой же дул сильней, узнать бы?
Куда идти, чтобы найти ответы,
Когда развеется туман в сознаньи?
В которой части поселилась вьюга,
В какой – тепло и доброта остались?,
Ум, сердце – жить не могут друг без друга.
Сначала бросим всё, потом рыдаем.
За слабостью мгновенья – год печали,
Без цели, без идеи, без причины,
Немного не хватило – вдруг устали,
Как испытанье, проступили на лице морщины.
Я бросил сердце на четыре ветра,
Теперь одно меня лишь и тревожит:
Как сразу примирюсь я с этим?
Душа без сердца существовать не может.

Мне стало казаться, что снег никогда не растает.
Завьюженной тенью ютятся друг к другу дома.
На каменных стенах сверкает морозный орнамент.
Над городом встала лишённая цвета зима.
И все мои чувства, лишённые приоритета,
Похожи на тонкий, сверкающий искрами лёд.
Но эта зима, точно так, как минувшее лето,
Однажды ослабнет, а после и вовсе пройдёт.
Однажды дойдут до конечного пункта дороги,
Покрытые снегом, который не помнит следов.
И всё расцветёт, возвратившись к истоку в итоге.
Наш город пленён красотой антарктических льдов.
Но, может быть, мой мыслеобраз реальней предмета,
Который окажется только болезненным сном?.
Манящая, как нескончаемость космоса, Лета
Подхватит его, накрывая чернильным сукном.
Наш мир разделён на валюты, религии, страны,
И, в детские души роняющий семя войны,
Он неисцелим даже временем, лечащим раны.
А мы с каждым годом всё больше в него влюблены.
Мы стали его неотъемлемой частью и силой.
В старинных соборах витают людские мольбы.
Я буду тянуться к тебе через мрак опостылый
И сквозь лабиринт монотонно бредущей толпы.
Но этой толпой без лица, без конца, без начала,
Как шёлковой лентой, завязаны наши глаза.
Всё то, что душа второпях от себя умолчала,
Продолжат беречь обручившие нас небеса,
Как тайный Грааль из волшебных Артуровских мифов.
На роль маяка назначаются только мечты.
Года налетают на них с беспощадностью грифов
И жадно клюют под покровом ночной темноты.
И острая боль постепенно становится нормой.
Она мотивирует так же, как жёсткое «нет»,
Которое, видимо, станет прекрасной платформой
Для осуществления новых духовных побед.
Мне стало казаться, что истинна только усталость,
Что цвет никогда не войдёт в повсеместную стыдь.
Но всё может быть совершенно не тем, чем казалось.
Но очень хотелось бы верить, что всё может быть.

Жизнь стала тише забытого склепа.
Окна черны, как пустые колодцы.
Снилось, как падали торпедоносцы,
И поднимались они выше неба,
Лишь миновав заводские ворота.
Где-то шуршало тревожное море.
Обожествляя внезапное горе,
Ветер гудел, словно плачущий кто-то.
Ты так хотел дотянуться до света.
А впереди простилались равнины.
На берегу было множество тины.
Словно какая-то злая примета,
Шли корабли с боевым такелажем
Сквозь беспокойные водные мили.
Мнилось, как будто они говорили:
«Мы ничего никому не расскажем».
Кто я теперь в этом призрачном мире,
Несправедливом, опасном, жестоком?
Снилось, как дождь ударял по дорогам
И растворялся в печальном эфире.
И, постоянно мерцающий рядом,
Свет, для которого ты чужероден,
Таял во мраке глухих подворотен.
Пули летели отчаянным градом.
Синий туман, застилающий очи,
Словно стирал полосу горизонта.
На протяжённость военного фронта
Пала вуаль зачарованной ночи.
Небо казалось ещё грандиозней,
Нежели то, каковым оно было.
В млечном пути колыхались светила
Над эпицентром безжалостных розней.