Виталий Гадиятов - Золото народа

Наверное, жалея себя, он даже прослезился. Было видно, что ему не по себе. У него будто враз смешались все чувства. Тут была и жалость к себе, и злость на тех, кто его окружал, кто отправил охранять заключенных.

– Ни баб там не было, ни нормальных людей, – слёзно говорил дед. – Никого там не было: одни зэковские рожи, да и то такие, что в любую минуту убить тебя готовы. Понимаешь, убить меня…

Они снова выпили, и деда совсем развезло. Он ткнулся лицом в тарелку с квашеной капустой и чуть не заснул. Мать хотела его увести, дед заругался.

– Уйди… не тронь говорю. Я сам знаю. Я сам…

И тут он понёс какую-то бессвязную, как отцу тогда показалось, галиматью.

– Я вас всех сейчас из браунинга, как тех зэков. Тоже мне нашлись. Я вам покажу, как мне указывать. Я вам… Я самый богатый. Я богатый. У меня есть золото. Много золота. Оно все моё, понимаете, моё.

Он не на шутку разошелся, словно дирижируя, замахал вилкой. Глаза у него заблестели. Холодным злым взглядом он смотрел на дядю Васю. Казалось, он готов его убить.

– А где твое золото? Что-то я его не вижу, – не выдержал дядя Вася. – Ну где? Покажи.

Батя заморгал, глаза у него испуганно забегали.

– Э-э, умник какой нашелся! Показать ему, видишь ли, надо. Ишь чего захотел! Много вас таких, грамотеев. – Дед помахал ему вилкой, видно, показывая, что он не такой простой, каким тот считает. – Оно у меня в надежном месте спрятано. Тебе его не достать. Ни за что на свете.

Дядя Вася не отставал. То ли он его дразнил, то ли, правда, пытался что-то выведать, да только дед толком ничего не говорил.

– И что, сколько его, Никитич? Много?

– Много, очень много. За один раз всего не поднять. Вот скоко, понял? Оно всё мое. Только моё. А их давно нет. Все сгинули.

Дед поперхнулся и закашлялся. Прокашлявшись, крепко выругался.

– Моё золото, ё…

Тут дед окончательно стих, и отцу он показался совсем маленьким и щуплым.

На следующий день с похмелья он будто был не в своей тарелке. Всё время суетился и, как рассказывал отец, пытался помочь матери. «Ни с того ни с сего он спросил меня о школе и стал предлагать свою помощь. Такого с ним никогда не случалось. Моей учёбой интересовалась только мама, а я для него как будто не существовал. У меня почему-то возникло такое впечатление, что он замаливает грехи и не знает, как это сделать. Но потом я понял, что больше всего его беспокоило другое: не наговорил ли чего лишнего, не выдал ли свою тайну. Вечером он принес бутылку водки и пошёл к дяде Васе. Его долго не было, а когда пришёл, то был навеселе. А через несколько дней дядю Васю нашли на пустыре с простреленной головой. Убийца остался неизвестным. Так вместе с ним ушла в могилу и тайна его смерти.

Этот рассказ отца Борис запомнил хорошо. В мельчайших деталях он мог воспроизвести его в любое время. В том, что во время той пьянки дед был искренен, Борис почему-то не сомневался. Он был уверен, что это правда. И сейчас, оказавшись в этой квартире, хотел найти это злополучное золото.

В экспедиционной вахтовке стоял галдеж. Можно было подумать, что там едет не десяток человек, а целая рота солдат. Вахтовка – потрепанный «Урал» с облезлой оранжевой будкой, застекленной, как автобус. Внутри машину завалили разными железками и пузатыми рюкзаками. Они стояли прямо на полу или лежали на свободных сиденьях. Для полного комплекта здесь не хватало только бочек с бензином или какой-нибудь моторной лодки. Вахтовка Ивану показалась чем-то вроде цыганского табора, где царил хаос и беспорядок.

Мужики дорогой хорошо поддали, и у всех развязались языки. Позади у каждого остался дом со своими проблемами, а впереди почти месячная смена и сухой закон. Пить на вахте запрещалось, и приходилось терпеть, зато сейчас было что-то вроде «межсезонья»: после отгулов все встретились в нерабочей обстановке, затоваренные продуктами и водкой. В таких условиях сам бог велел выпить.

Душой компании был бригадир Роман – высокий здоровый мужчина с копной темных волос. На вид ему давно перевалило за тридцать, но сорока, по прикидкам Ивана, еще не исполнилось. Одет бригадир был в камуфляжный костюм, на ногах мелькали пёстрые комнатные тапочки, которые никак не вязались с этой строгой униформой. Был бы он в сапогах или в какой-нибудь другой обувке, может, смотрелся бы намного строже. Слушал бригадира Иван, и ему казалось, что тот ещё бегает по посёлку, выбивает запчасти, сдает наряды, выколачивает зарплату. За общими заботами и проблемами он, наверное, так и пробегал весь свой отпуск. В этом, возможно, и был смысл его жизни.