Он подозрительно покосился на меня. Затем пожал плечами, мол, ваше право. Достал из пачки сигарету, закурил.
– У тебя случайно и для меня сигаретки не найдется? – спросил я.
– Вы курите? – он протянул мне пачку.
– Балуюсь иногда.
Я и вправду курил очень редко. И сейчас, после второй затяжки, слишком сильно вдохнул дым в легкие и закашлялся. Улыбка скользнула по лицу Френсиса.
– Это правда, что пачка сигарет нынче стоит десять долларов? – спросил я.
– Да, но у нас тут, в приюте, продают ворованные сигареты оптом, за десять баксов можно купить три пачки.
Я завел нейтральный разговор о погоде. Френсис чувствовал себя здесь куда свободней, чем в моем кабинете. Оно и понятно: госпиталь – это учреждение, где он должен отбывать повинность, лечиться непонятно от чего. А здесь, хоть и в приюте, все-таки он был дома.
Ну и, разумеется, такое знаменательное событие в его жизни – сам «ку-ку доктор» пришел в гости. Мистер Виктор собственной персоной! Ведь, между прочим, к нему в гости никогда не приходили ни мать, ни отец, ни друзья, ни подруги (последних, впрочем, у него и не было). Приходили только дежурные по приюту с проверками, работники по уничтожению домашних насекомых и социальный работник от суда по надзору за его лечением. [1] Непонятно, почему именно этой птице – кукушке, а не, скажем, журавлю или вороне, выпала честь угнездиться в американском психиатрическом сленге. Так, психически больного на жаргоне называют – «ку-ку»; психиатра – «ку-у доктор»; дурдом – «ку-ку хауз» или «гнездо кукушки».
В комнате чувствовался тяжелый запах хлорки, нестиранной одежды и сигарет. На столе стоял старенький компьютер. Все стены были украшены плакатами с изображениями бандитов в шрамах и с пистолетами и кинжалами.
И совсем не к месту в этой галерее насилия в дальнем углу на стене висела репродукция с изображением какого-то католического святого.
– Да-а, бро, страшновато у тебя здесь…
Вдруг из-под половой тряпки выбежал большой таракан и помчался к батарее. Я попытался раздавить его ногой, но он выскользнул из-под моих туфель. Я пустился за ним вдогонку, норовя пристукнуть, пока он не скрылся в щели под отклеенным от пола плинтусом.
Моя тараканья охота здорово позабавила Френсиса, он даже рассмеялся. Вот потеха – «ку-ку доктор» гоняется в приюте за тараканами!
– Сбежал, подлец, – пожаловался я.
– Тараканы – еще не беда, пусть себе бегают, от них вреда нет. Лишь бы не клопы. Помню, я когда-то жил в другом приюте, с мамой и сестрой. Вот там был настоящий кошмар: мы каждое утро просыпались в кровавых волдырях от укусов клопов, никакие мази не спасали. Мы снимали с себя всю одежду и спали голыми на резиновых ковриках. Сколько мамаша ни орала, ни требовала, чтобы потравили, – бесполезно. А в другом приюте водились мыши, мы по всей комнате сыпали яд и потом находили дохлых мышей повсюду, даже в духовке.
– За это ты так не любишь свою мать?
– Мать? Из-за нее я болтался по приютам и чужим домам. Из-за отца и из-за нее… – нахмурившись, он сжал в кулаке уголок одеяла. – Никто не знает, что со мной делали в тех приютских семьях. В одной доминиканской семье были две сестры, старше меня на три года, мне тогда было тринадцать. Эти суки с длинными руками и толстыми жопами привязывали меня к кровати, снимали с меня штаны и издевались над моей «дылдой», – он опустил голову, указывая вниз, между своих расставленных ног. – Тянули его, лили на него какую-то вонючую жидкость. А когда приходил их папаша, они жаловались ему, что якобы я их лапаю, и меня наказывали. Я никому не рассказывал правду, боялся, что меня отдадут в еще худшую семью, – он шмыгнул носом, готовый вот-вот расплакаться. – Один раз я взобрался на крышу дома, хотел прыгнуть, чтобы разбиться насмерть…
Сейчас этот грозный Френсис, этот уже почти король одной из самых кровавых молодежных банд Америки, был похож на беспомощного мальчика, у которого почему-то выросли усы и борода.
Вдруг за стеной послышались звуки музыки – кто-то играл на пианино.
– Рональд. Он недавно здесь поселился и притащил с собой электронное пианино.
Прислушиваясь к мелодии, Френсис закрыл правый глаз, а левый раскрыл так широко, что бровь над ним сильно изогнулась:
– Идиот, кто же так играет Моцарта?!
– Ты что, умеешь играть на пианино?
– Да. В школе, где я учился, у нас был класс музыки. Я даже играл в школьном оркестре. Это самое лучшее, что у меня было в жизни. Учитель говорил, что я гений и стану звездой. Но потом мать посадили за проституцию, меня из той школы забрали и сдали в приют…
Читать дальше