Василий Макаров - «Почему Анчаров?». Материалы Анчаровских чтений, статьи, отклики о творчестве М. Л. Анчарова

Виктор Эолович, пропылённый порошкообразными водопадами с единственной на всю школу меловой доски, которую он который год по-партизански изобретательно не давал завучихе заменять за маркерную, хлопал Ваху по плечу и успокаивающе гундел: мол, как известно, прозвище определяет сознание – и раз такие рыбы как минога не в почёте ни у одного из народов, то немудрено, что и девчонке, опрометчиво так прозванной, не след пока (ну, до зимы, четверти до третьей) рассчитывать от не притёршейся к ней школьной общественности на нечто иное, почётное.

– Так несправедливо просто не может быть! – когда Ваха ярился, он глотал окончания слов и вскидывал руки рубящими ударами ладоней. – Сегодня даже физрук и физик к ней придрались. Мол, Камышина на построениях ходит не в ногу и не знает определение понятия «звуковой резонанс». Да ещё и вместо положенной футболки таскает майку-борцовку размера на два больше, из которой регулярно выпадает это её девичье и неположенное.

– Бывает. Обычно такие, как эти двое, медитационно спокойные и резонируют к любому коллективу, например, к педагогическому, уже в последнюю очередь.

– Чёго делают?

– Реагируют, говорю, они логично. Вполне всё логично. Как известно, резонансные явления вызывают, в конце концов, необратимые разрушения в различных механических системах, а социум – та же система. Социум, то есть множество людей, можно рассматривать как единый субъект исторического действия. Членство в социуме наследственно, в норме подневольно и нерасторжимо. В масштабе нашей средней, усреднённой, школы явление никому не родной Миноги – действие поистине историческое. Любой социум обрекает часть своих членов на военные лишения. Но ты не бойся за неё: она ещё не до конца вернулась со своей войны, потому ей здешние, мелочные, лишения ни о чём.

– При чём здесь военные? – Ваха окончательно насупился.

Алгеброид скособочился за своей занесённой пылью веков кафедрой и по привычке свернул из физики с социологией в другие, теперь исторические, дебри:

– Известно ли тебе, Геворг, отчего военные не ходят «в ногу» по мостам?

– Мост рухнет. Любой знает. Жили на ГРЭСе когда, в Баку, к отцу друг приходил, майор, байку эту рассказывал.

– Верно. Рухнет. Да ещё как. В результате совпадения частоты солдатского шага с собственной частотой колебаний моста. Были печальные прецеденты как у нас, так и в мире. А вот реши-ка мне, Вахагнян, теперь такую задачку. Из-за чего в 1905 году в Питере неожиданно обрушился Египетский мост, когда по нему переезжал эскадрон конногвардейского полка? Ведь именно эта история вошла в школьные учебники по физике и даже привела к возникновению военной команды «Идти не в ногу!».

– Ни с чего. Лошади не скачут «в ногу», – набычился Ваха.

– Одна из гипотез гласит, что знаменитый мост обрушился из-за допущенных при проектировании ошибок, не выдержал переходящих через него. И, порой, достаточно одного ваньки-ротного, который ступит «не в ногу» на тот мост. Ну что, будешь ротным, Геворг?

– Если только китайским ротным. Который первым придумал запустить небесный фонарик счастья как знак тревоги о приближении к городу врага.

– Да, а потом, как гласит легенда, когда наступил мир, он же переделал тревожный фонарик в шар желаний и запустил его в своё китайское небо на собственной свадьбе.

Вахагнян хмыкнул и ушёл паковать ранец, распираемый аэрозольными кэнами.

После уроков этого бесконечного дня, в конец подавленный всё более возрастающей амплитудой раскачивания ранее привычного мостика школьных дней, Ваха ушёл успокаиваться. К своей воде. К своему урезу берега. К своей подпорной стенке Красного моста. К своей картине, начатой вчерне. К вытравленному баллоном с краской контуру обливной, упругой фигуры. Фигуры миноги, нимфы, гомодриады среди тростника.

Он опустился к воде. Ледок схватил клочья речной травы в невидимое кольцо. Берег пятнали подмёрзшие проплешины слякоти. Кроссовки скользили. Он поднял голову, в надежде. Наверху, на бетонном парапете, она тоже обернулась, глянула вниз. Баллон-кэн покатился с внезапным жестяным звуком.

– Тебе чего?

– Дана, – сказал он.

Волна её градиентных волос исчезла по ветру. Он рванул к лестнице, на пешеходный мост, добежал – никого.

В школе мимоходом поняли, что с начала второй четверти чернявый парень из 8-го «В» перестал, наконец, таскать в ранце баллоны для граффити. Зато стал носить дудку. Свою, национально-армянскую. Дудук называется. Не заметить было трудно, так как дудеть дудук ещё не умел. Ваха раздувал щёки прикольно, как бурундук. И сипел. И прикрывал пустые глаза под чернущими длиннейшими ресницами. А когда поднимал взгляд, то, кто умел видеть, видели, что глаза его были такие же пустые, как тогда, когда он только-только был новеньким в их школе, а огненный бог-громовик в его небывалом апельсиновом городе носил балаклаву и сжимал в горсти автомат вместо дудука.