Василий Макаров - «Почему Анчаров?». Материалы Анчаровских чтений, статьи, отклики о творчестве М. Л. Анчарова

Акценты восьмой серии. Когда хорошим людям плохо – Жене, Косте, тете Паша и дяде Юре, то плохим людям особенно хорошо. Чем хуже дядь Юре – тем лучше его хитрой дочке. Круг коммуналки резко сузился, потому что все уехали. И каждый как в мощном прожекторе. Весь-то виден. Такая нервотрепка, такое напряжение связей. И когда это разрешается счастливо, и ты уже не верил в это – грудь лопается прямо, сердце вот-вот разорвет. Да неужели же будет по-нашему? Наверное, это самое фантастическое место.

Акценты девятой серии. Когда у людей все новое – новый друг, новая квартира, Новый год – они почему-то цепляются за старое. И зачем-то тайком ходят на старую квартиру углы трогать – зачем? Затем, что память о пережитом еще горяча. Именно поэтому дядь Юра смотрит больными глазами на привычные стены! И именно в этот момент идет главная песня. А когда они сдвигают бокалы, нельзя удержаться от слез, ведь я затылком и спиной вспоминаю минуты – когда я пережила с ними Новый год впервые, это впечаталось в меня на генном уровне. И с тех пор каждый Новый год я радуюсь и тревожусь, дрожу от ужаса и восторга. Именно поэтому. Ведь лучших друзей у меня и не было.

Да, сериал повлиял на меня как на автора и как на человека. Во всех историях, которые мною описаны, есть место лучшему в человеке. Либо человек превышает ожидания, либо совершает неожиданное, приближающее его к чуду. Сталкиваясь с ситуацией несправедливой, унижающей человека, я далека от смирения. Так в своем случае и получилось с союзом. Обнаружив, что местный союз замкнут на себе, я решила – должен быть другой союз. И теперь он есть.

***

Иногда люди пишут на группе «Анчаровский круг» волнующие их вопросы, высказывают мнение по поводу той или иной линии телефильма. Я отвечаю им, как умею. Возражаю, спорю. Защищаю, в общем.

«А ну, валите отсюда!» – сказал Ваха столпившимся поглядеть на новенькую пацанам. Конечно, честно говоря, пялиться им было на что. С такими губами любая автоматом превращается в Джоли. В их классе, да и в школе их, пожалуй, таких ещё не видывали. Всю перемену эта простояла в рекреации. Одна. Заострив подбородок похлеще, чем Уизерспун. Бешеный блонд, переходящий в не менее смачное розовое омбрЭ, знаючи растрёпан. Встала у окна как вросла – одной подбоченилась, в другой, локоток согнув, правильный айфон держит и свисток свой розовый в него скалит: весь блеск, по ходу, извела, а губы всё равно запёкшиеся.

Пропёрся намеренно мимо физрук, обернулся: «Няшная!» – и один старшеклассник кивнул, Геворг Вахагнян.

Эта только блеснула зубками и снова в экранчик на функции зеркала на себя разлюбимую лыбится. А, пожалуй, повыше одноклассниц будет, но уж такая арматурина, хУди три раза обмотать можно. И гибкая такая оказалась – надоело ей, по-ходу, в позе топ-модели отсвечивать, так прогнулась, куда там тренершам по фитнесу – реально гибкая она была.

Ваха её первый разглядел, ещё до школы, в тот викенд ещё. Опустился он к воде, в рюкзаке кЭн ы брякают, стал на береговом откосе место выискивать. Полоска узкая, пройти – кроссовки чуть не замочить: слева – речка сразу, тут же справа – бетоном одетый уклон берега. Думал вечером, пока рАйтеры местные не разведали, проставить тут свой аутлАйн. В команде он теперь не работал. Стало чуть ли не musthave, чтобы на всяких их официозах присутствовали граффити-мейкеры. Так вот, только к стене примерился, достал баллон, только наметился. Голову-то вверх запрокинул. А наверху, на откосе, на самом обрыве – она.

Это потом, осенью, не раз видел он её тростниковую фигурку в разнообразнейших точках берега. То на Пречистенской набережной, около красных фанерных не-пойми-каких буквенных монстров, ко дню города сколоченных. То её болотного цвета худи, глядь, уже у корабликов, ну, которые на приколе, у клуба речников. После вырастал её силуэт не только на облагороженных берегах, в центре, но и в совершенно необжитых не только приезжими, но и самими вологжанами не приветствуемых местах: у прогалин для некогда наплавлявшегося понтонного моста, на бывшей лодочной станции, где был дом Олялина, на Затоне у элеваторов.