Елена Новикова - Каменная книга

Месть ее зрела, наливаясь соком, словно яблочко, и когда контуры сюжета стали проглядывать сквозь туман (а туман ох как был нужен!), яблочко сорвалось с ветки, и покатилось по тарелочке, показывая самые разнообразные картины, подтвержденные несуществующими источниками – черновиками, письмами, воспоминаниями…

Надо сказать, что проживала Анна Владимировна в петербургском «контексте», который включал в себя не только гранитные набережные и золоченые шпили, но и молодых людей (кажется, под кайфом), готовых расправиться с любой вышедшей из сберкассы старушкой, и миф о штурме Зимнего, и буханку хлеба, переброшенную гражданкой Быстровой через забор хлебозавода (вторая буханка – часовому) осенью 1942 года, и произносимую когда-то шепотом фамилию Маринеско, и тень ее знаменитой комаровской тезки. С этой тенью и был связан коварный замысел.

Выглядеть все должно было правдоподобно. Известно, что навещали Анну Андреевну многие, и ценность их воспоминаний неоспорима. Могла навестить ее и некая молодая или даже не очень молодая дама, пишущая стихи. Она могла приехать в Комарово, даже без предупреждения, могла встретиться с Ахматовой, и даже поговорить. Во всяком случае, отрицать этот факт довольно сложно. Она могла прочитать Ахматовой свои стихи и выслушать отзыв. (А надо сказать, что в юности и Анна Владимировна пророчила себе великое будущее, и несколько тетрадочек со стихами хранились в ее секретере на полочке, никем не опубликованные, а потому голодные и злые). Естественно, Анна Владимировна не могла написать собственные «воспоминания» – уж слишком странным показалось бы коллегам ее столь долгое молчание, и она стала искать автора своим стихам.

Легко сказать – искать автора, это все равно что искать родителей собственному ребенку. Но помог случай, и это уверило Анна Владимировна в правильности избранного пути. А путь она считала безусловно «светлым», так как давала жизнь стихам, ни у кого их не украв, и даже скромно отказавшись от собственного имени.

Анна Владимировна жила в районе Таврического сада и иногда прогуливалась в нем, наблюдая жизнь с пользой для здоровья. Там же довольно часто прогуливалась сумасшедшая старуха – одетая в шляпку из потертого бархата, длинную юбку и какие-то немыслимые черные же кружева или меха, в зависимости от времени года. Она проплывала по аллеям, гордо неся свой профиль, и оставляя запах нафталина, и тем не менее какое-то смутное воспоминание о духах и туманах. Со старухой Анна Владимировна иногда здоровалась, и вот однажды они пережидали небольшой дождь под одним деревом, и даже познакомились. Звали старуху Зоя Яковлевна, речь ее была довольно обрывочна, но стилистически грамотна, порода чувствовалась безусловно.

Разговор получился такой:

– Да, сегодня нам не повезло… – Анна Владимировна, с улыбкой.

– Не хуже, чем во вторник… – Зоя Яковлевна.

– А что было во вторник? – Анна Владимировна, стараясь вспомнить.

– Каша сгорела, сгорела каша. Навсегда сгорела. – Зоя Яковлевна.

– Понимаю, и Вы остались без еды? – Анна Владимировна.

– Что Вы понимаете о еде, девочка? Вот индюки, например… – Зоя Яковлевна.

– Индюки? – Анна Владимировна, удивленно.

– Ну не курицы же, в самом деле? Где Вы видели куриц? Летают, летают всякие…

– Да-да, конечно…

– А что, одни летают, другие капают. Кап-кап, кап-кап. Можно и без каши…

– Вы одна живете? – Анна Владимировна, участливо.

– С ними, с покойничками, – рассмеялась старуха, показывая идеально белые искусственные зубы, – их теперь больше, чем живых…

Почему-то вечером, когда Анна Владимировна вспоминала этот разговор, уютно устроившись в кресле послушать Шопена, он ей не показался таким уж безумным. Слова старухи она стала воспринимать как метафоры. Вот, например, индюки – наверняка это и была еда, намного вкуснее куриц, и бегали где-нибудь по усадьбе как на картине Моне, а теперь и правда воробьи, голуби да вороны, кого еще можно увидеть? Зато если себя воспринимать как птицу, то и еда вроде птичья должна быть, без каши можно и обойтись. С покойничками тоже вроде все ясно – многих пережила, новых не заводится, конечно, возраст…

Однажды поздней осенью, торопясь на работу и срезая дворами путь, Анна Владимировна увидела у подъезда катафалк. Крышку гроба открыли, чтобы смогли попрощаться старые соседки, которым не доехать до крематория, и она увидела строгое бледное лицо Зои Яковлевны, после смерти действительно ставшее птичьим. «Это судьба», – подумала Анна Владимировна, на работу не пошла, а поехала в крематорий с немногочисленной родней и несколькими приятельницами покойной. Никто ее ни о чем не спросил.