Мария Штанова - В памяти моей

Летний июльский день начинал остывать. Сгущались сумерки. Вдруг по всей деревне разнёсся собачий лай. Наш Соловей тоже включился и громко залаял. Так собаки лают только на чужих.

Немцы! Во двор вошёл толстый неуклюжий немец с автоматом через плечо. Соловей зарычал и стал носиться по цепи. Немец прошёл мимо и поднялся на крыльцо. Вошел в дом, увидел маму, подошёл к ней, толкнул её в спину автоматом и приказал:

– Шнель, шнель! Ком! (Быстро! Быстро! Иди!).

Мама вдруг стала белой, как стена, схватила нас за руки, прижала к себе и вышла на крыльцо. В вечерних сумерках мы увидели её глаза. В них были слёзы. Мама поцеловала нас и прошептала:

– Не бойтесь, дети, я с вами. Бог не оставит нас.

За её спиной стоял фашист, дуло автомата жёстко упиралось в мамино плечо. Вдруг из конуры выскочил наш голосистый Соловей и, почуяв беду, бросился отчаянно нас защищать. Он так яростно рвался с цепи, что она не выдержала. Соловей оказался у самых ног немца и стал, жестоко оскалившись, рвать его ногу. Эта неожиданная схватка длилась несколько минут, а, может быть, несколько секунд. Немец на какое-то мгновение отвлёкся, потерял нас из виду, только отбивался от Соловья. Наконец, прицелился и выстрелил. Мы с Лёшей закричали во весь голос, но мама зажала нам рты и ринулась за угол дома, к открытой калитке, ведущей в сад. Кто-то мгновенно закрыл калитку на задвижку с обратной стороны и накинул на маму старый пиджак.

Деревянный забор был увит диким малинником, за ним начинался глубокий овраг, заросший высокой крапивой. Мы мигом туда спустились и побежали вдоль оврага, хватаясь за ветки, за крапиву, не чувствуя ожогов. Автоматная очередь повторилась, и мы услышали жалобный визг нашего любимого Соловья, нашего дорогого защитника. Мы всю ночь просидели в лесу под кустами орешника. За нами этот толстый немец не решился идти. Русская ночь в лесной глуши для немца хуже огня. Не помню, как мы выбрались оттуда, но утром в нашей деревне немцев уже не было. Через несколько дней в село Солонец-Поляна вступили наши войска. В нашем доме расположился медсанбат. Соловья мы похоронили под вишней в саду. Над ним с тех пор вот уже 70 с лишним лет поют знаменитые курские соловьи…

Более 70 лет минуло с тех пор, как прогремели страшные бои на Курской земле, а помнится всё так ярко, так подробно. В памяти моей до сих пор наш глубокий холодный погреб, который служил нам единственным убежищем. Мы сидели в нем и чувствовали, как вокруг дрожала земля от проходивших по большой дороге танков: это наши защитники мчались на Велико-Михайловку, а дальше – на Прохоровку, где и проходила знаменитая Курская битва. Небо стало чёрным от дыма. Наши огороды были все изрыты окопами. В саду не осталось ни одного яблочка или груши – фашисты все вытрясли. Дом наш был разграблен, стёкла выбиты. Вещи (одеяла, полотенца, одежду тёплую) немцы увезли с собой. Благо, было жаркое лето, и мы ночевали во дворе.

Наконец, и в родное село Грушное вступили наши войска. Это произошло 4—5 июля 1943 года, значительно раньше исторической битвы под Прохоровкой. Свидетельством тому служит маленькая фотография, на которой сняты все дети села Грушное, нас там 28 человек, мальчики и девочки от 3 до 10 лет. На лицах детей ни одной улыбки, ещё застыл страх пережитого. Фотографировал солдат. На обратной стороне этого снимка детской рукой сделан рисунок: два самолёта – один с черным крестом устремлён вниз, а другой с красной звездой взмывает вверх. И число: 5 июля 1943 г. Это рисунок Лёни, ему было тогда 8 лет.

Село Грушное (Белгородская область). 5 июля 1943г.

Помню, как всю ночь наши бойцы откармливали нас мясными консервами из своего солдатского пайка, а мама отмывала все углы в доме, ухаживала за ранеными, которых было очень много, и они лежали прямо на полу и во дворе. Еще помню, как медсестра Галя перевязала голову моей разбитой кукле Варьке. Я решила её умыть. Кукла была глиняная, и краска потекла. Глазки у моей Варьки стали белые, совсем бесцветные. Я заплакала и пожаловалась Гале: «Теперь моя Варя совсем ослепла». Тогда Галя достала индивидуальный пакет и подарила мне. Помню, как солдаты принесли патефон, поставили пластинку, и я услышала, как поёт хор, но не могла понять, где же находятся люди, которые поют…

Помню, как мы с Лёней сидели на завалинке и плакали: он плакал от сильной боли – порезал руку, когда косил траву, а я плакала от жалости к нему. Подошла медсестра Наташа, сделала ему перевязку. Мы ждали маму с поля. Когда она пришла и увидела Лёнину перевязанную руку – заголосила. Она подумала, что он наскочил на гранату. Теперь мы плакали все трое – от горя, от тоски, что нет с нами дорогого папочки и нет писем от него. А он в это время лежал в госпитале с осколочным ранением. Их состав находился недалеко от линии фронта. Они ремонтировали разрушенный путь. Когда папа пошел закурить на другую половину вагона, то спустя несколько минут снаряд разорвался там, откуда он только что ушёл. Папа получил осколочное ранение и лежал в госпитале. Слава Богу, вскоре после освобождения мы стали получать папины письма, он писал, что скоро поправится и к нам приедет. С этого дня мы ждали папу день и ночь.