Рамель Гафаров - Оглянись!

Но, где бы они ни оказались, все наши односельчане жили одним желанием вернуться домой. Простоватые крестьяне, привычные к тяжёлому физическому труду, мозолистыми руками, почерневшими от въевшегося земного праха терпеливо, годами складывали европейские копеечки, ассигнации в шкатулочку, в свёрточки, в потайные сумки, чтобы на тяжело накопленные денежки построить себе хоромы на родине в ответ на униженное положение Untermensch на европейском празднике сытости.

На нашей улице – если вы когда-нибудь окажетесь там, то увидите – стоят несколько домов тех, кто в разбойные и голодные девяностые годы с головой окунулся в штормящее море коммерции и стал возить товар в громадных полосатых сумках из Лужников, Турции, Польши.

Времена были беспокойные. Самые отчаянные из нашей деревни пропали без вести где-то на просторах России, кого-то убили в ходе рыночных разборок. В те годы деревенское кладбище пополнялось всё новыми и новыми рядами могил, чернеющих свежевырытым жирным чернозёмом.

Те же, кому посчастливилось пережить лихолетье, открыли свои магазины в Стерлитамаке, в Уфе, а в Янганимяне через несколько лет стали расти как на дрожжах каменные замки да бревенчатые хоромы на зависть тем землякам, которые так и не решились покинуть родные огороды с рядами лука, огурцов, помидоров.

Новые богатеи живут в своих особняках всего лишь по несколько дней в году исключительно для того, чтобы насладиться подобострастием и завистью прежних соседей. Их дети, привыкшие проводить время в Европе, вообще никогда не появляются на малой родине.

Жители Янганимяна не заметили, как родная деревня превратилась в дачный посёлок. Те немногие, кто ещё постоянно живёт здесь, искренне желают, чтобы их дети навсегда покинули эти места. Вечерами мужья с жёнами, сидя перед цветным телевизором, откуда звучат привычные песни башкирской эстрады, шёпотом мечтают о лучшей доле для своих отпрысков. Само же молодое племя в это время прячется в овраге, разрезавшем деревню на две части, за густыми зарослями крапивы и, потягивая пиво, купленное в покосившемся ларьке у оврага, матерят власть, бахвалятся друг перед другом сексуальными свершениями, которые были реальностью только в убогих фантазиях.

Мои родители всю жизнь работают в школе, которая с незапамятных времён стоит на той стороне деревни, откуда начинается хлебное поле. Обширный школьный двор окружён старыми тополями, с лёгким шорохом задумчиво покачивающими своими кудлатыми головами высоко в небе. Когда сидишь в классе и смотришь в окно, то между их шершавыми толстенными стволами можешь разглядеть Юрак-тау…

Учительская молодость отца с матерью пришлась как раз на времена беспредела. По их воспоминаниям, зарплаты тогда не хватало ни на что. И наша семья спасалась огородом и живностью. По признанию отца, сил не отчаяться ему в те годы придавала уверенность, что это временные трудности, потому что власть обязательно и очень скоро поймёт, что процветание государства невозможно без образованных граждан. Но незаметно утекали месяцы, годы, а в стране ничего не менялось по отношению к тем, кого папа называет «стратегически важными людьми».

Почему, спросите вы, он так именует учителей? Ата в семейном кругу всегда любит приводить один пример: в середине 19 века в ходе прусско-австрийской войны об одном удачном для пруссаков сражении какой-то немецкий профессор (сейчас уже и не вспомню, какое имя называл отец) заявил, что это была победа прусского учителя над австрийским. «А всё потому, – отец на этом месте обычно назидательно поднимает палец вверх, – что солдаты шли на войну с теми убеждениями, какие им были внушены ещё в учебных классах. Так что – мы бойцы идеологического фронта и всегда на передовой».

Но надежды на перемены к лучшему исчезли в тот момент, когда правители с шутливым бесстыдством объяснили людям, что учитель – это подвижник, согласившийся питаться исключительно духовной пищей. Но если, с серьёзным видом далее стебались власти, человек хочет получать за свой труд деньги, то он должен уйти из школы в бизнес. Какое-то время отец пытался понять эту новость и вслух рассуждал за обеденным столом, оглядывая ряды книг такими глазами, словно искал сочувствия у старых друзей, что будет, если все учителя и врачи уйдут из профессии.

Логика государственных мужей осталась для отца непостижимой. Он неожиданно сник и стремительно постарел. Это была не та старость, что отмечена сединой или сухой тонкой кожей рук с пигментными пятнами, или старость в виде беззубого западающего внутрь рта. Отцовская старость приютилась в потухших глазах, в медлительной вялости движений человека, потерявшего интерес ко всему.