Владимир Маканин - Пойте им тихо (сборник)

– Как хорошо у тебя, Дашенька! – говорили они.

И Вера Викторовна счастливо вздыхала:

– Так их, окаянных!

И все смеялись.

Само собой, перед их приходом Дашенька успевала убрать и вылизать свою квартирку до полного блеска. Чистоту она обожала.

Если Андрею будто бы по делу (а может быть, и впрямь по делу) начинала названивать какая-то беспокойная женщина, Дашенька устраивала ему небольшую семейную сцену (то самое, что называется малым вправлением мозгов). Она – отваживала. А затем ни утром, ни вечером не притрагивалась ни к кастрюлям, ни к пылесосу, отчего в течение недели уютная квартирка превращалась в сарай, превращалась просто, быстро и без усилий, ломать – не созидать.

Андрей выходил из себя. Пробовал бунтовать.

– Я развожусь! – кричал он. – Хватит. Кончено.

Дашенька молчала.

– Я развожусь, ты слышала? Я подаю заявление!..

– Андрюша, родной мой, ну зачем же так сразу…

У Дашеньки уже вполне открылись глаза, широко открылись. И открывшиеся милые эти глазки видели, что при всей своей внешней лихости и яркости Андрей стал, в сущности, совершенно ручным. Еще немного усилий, и он станет как ребенок. Дашь сахарцу – улыбнется. Дашь еще – и еще улыбнется. И обратной дороги нет, потому что обратных дорог не бывает.

Андрей и раз, и другой, и третий пробовал обидеться и сбежать к своему товарищу в общежитие. Там даже стены дышали свободой. Он жил там несколько дней, иногда неделю, но к смене белья в банный день был уже тут как тут.

Как и остальные мужья, Андрей часто и подолгу думал о разводе. Он знал, что думать – это недостаточно, это ноль, это ничто, нужно именно волевое усилие, а вся воля, как казалось Андрею, отдана сейчас экспериментам в лаборатории, минута не та.

– Мне еще год-два, – бормотал вечерами Андрей, как бормочут заклинания. – Год-два, и я доделаю эту чертову работенку. И тогда распрямлюсь.

Он толком не знал, что это означает – «распрямлюсь», но в слове таилось много надежд. Слово было больше, чем просто слово. И он улыбался.

– Тогда я ей покажу, – бормотал он, – тогда она увидит прежнего Андрея.

Он еще не догадывался, что за этой чертовой работенкой придет следующая работенка и что все это затянется на много-много лет, и конца не будет по той простой причине, что конца не бывает.

И еще штрих. Во время ссор с женой Андрей вдруг заметил, что ему, небритому, потертому и помятому, сотруднику лаборатории улыбаются вроде бы совсем не так, как раньше. И рады они ему совсем не так – а он хотел, чтоб ему были рады.

Когда Андрей ночевал у своего приятеля в общежитии, он ночь напролет курил, жег свет и жаловался на судьбу. Но общежитские стены, все поглощая, слышали много жалоб – слышали ссоры, крики, исповеди, доверительные шепотки и всхлипыванья далеко за полночь. Приятель только разводил руками:

– Женщина – это тайна.

– Что? – переспрашивал Андрей.

– Тайна, говорю. Женщина – это всегда тайна.

Приятель был женат трижды и каждый раз собирался вести счастливую семейную жизнь – но кончил общежитием.

Андрей возвращался. Дашенька встречала его ласково и с доброй кроткой слезой.

В первый вечер по возвращении домой он бывал молчалив. Работал. Писал, скажем, статью. И обиженно, тихо-тихо и как бы случайно напевал о том, что он цветы не бросает к ногам, но…

Разумеется, это означало, что он, Андрей, любил и любит ее на веки вечные. Дашенька вздыхала. Грустила. Она слушала эту давным-давно не модную и нудную песню… «Чудачок, – думала она, – зачем мне твое сердце, когда оно и так со мной, в моем буфете. А цветы – это все-таки цветы. Я уж молчу про розы. Но букетик красных гвоздик мне бы сейчас не показался лишним».

В детстве Дашенька была очень милой, а потом все куда-то ушло. Она была худая и пугливая, ее обижали на работе, отчего она плакала по пустякам и забывала взять билет в троллейбусе, и вообще не походила на молодую женщину – она была похожа на истощенного и беспородного зверька.

Но теперь Дашенька похорошела. Природа вернула ей свое – теперь это была привлекательная блондинка, очень милая, как в детстве, с широко расставленными серыми глазами. И шаг ее стал другим, и посадка головы, и улыбка, и речь – известная метаморфоза, которая происходит с человеком, когда человек начинает дышать.

Теперь Андрей ее не стеснялся. Он был не прочь пойти с ней на люди, прийти к кому угодно в гости и при случае даже прихвастнуть: