Наступила осень. Работы у Тони прибавится. Как и грязи.
…Прохожих осыпало снегом, который под их ногами превращался в грязь.
Мишель Уэльбек, «Лансароте»
Тони, как и все депрессивные люди, страдал от неспособности наслаждаться жизнью – вот что он думал о себе, и не зря. Гомес необычайно остро реагировал на грязь, а грязь так или иначе связывалась у него с РФ. В более широком плане – с диктатурой, озлобленностью населения, запущенностью мысли, науки, быта и так далее. Ведь пример заразителен: страны-изгои с удовольствием подражали русскому похуизму.
И не только изгои. Насколько он мог заметить, Европа и Португалия, в частности, скатывались туда же. Никто не хотел жить по средствам, левые партии брали верх, а коалиции с правыми топтались на месте. Иными словами, грязь, от которой давно уже избавились в США, прекрасным образом обитала в голове у европейцев. Её никто не вывозил. Более того, она прибывала извне (Аллах бах-бах), а от пособий чище не становится.
Наступил ноябрь. Год назад, в 2014-м, он как раз занимался визой, продавал квартиру и как-то пытался достучаться к Эл, но так и не достучался. Баффи, как и её прототип-астероид, кружила в окрестностях Плутона. В данном случае – вымышленного Плутона: чёрт знает где, увлечённая идеей русского превосходства и притянутая к идиотизму гравитацией Гостелерадио.
Прошёл год, и вот всё кончено. Элла притянута, а он наблюдает из своей свалки демонстрации Левого блока (Bloco de Esquerda). Начавшись в Лиссабоне, они докатились до Порту, и даже в крохотном Vila do Conde нет-нет да и развевались красные флаги популистов.
И ладно бы флаги, 24 ноября, во вторник, Тони снова попал на «пикет». В этот раз он переместился к дому Волошина в Коктебеле (Украина, Крым). Тони стоял лицом к морю. Набережная была пустынна. Собака да с десяток котов с надеждой взирали на него, но дать им было нечего. В карманах комбинезона оказались лишь перчатки из плотного брезента, защитная маска (по какой-то причине Гомес не надел её, а зря) и «Элементарные частицы» Мишеля Уэльбека (издание «Иностранки» – изрядно потрёпанное, с пометками на полях и с загнутыми через раз страницами). Тони любил эту книгу, помнил, где и когда купил её (в книжном РГГУ, шёл снег, приближался к концу две тысячи седьмой, но красочные витрины, как и люди вокруг – что неизбежно в обществе без цели, – лучились искусственной радостью), и не раз перечёл её с тех пор. Возможно, «Частицы» как раз и определили его будущее как учёного. Во всяком случае, Уэльбек и его персонаж – биолог Джерзински стали надолго его друзьями; да и сейчас оставались ими.
Справа от Тони нависал наполовину скрытый облаками Карадаг, слева источал мудрость Максимилиан Волошин (как и при жизни, необъятный, но уже в бронзе), зато чайки над пристанью неистово метались туда-сюда, хотя бы как-то оживляя угрюмую атмосферу колонии. Коты, Волошин и чайки были котами в оккупации, Волошиным в беспамятстве и чайками – призраками грядущей свободы.
Свобода, впрочем, была призрачной, до неё ещё топать и топать, что подтверждалось и надписью на табличке у Тони: «Свобода у кожного в голові, працюйте над собою» (свобода у каждого в голове, работайте над собой).
Гомес, к примеру, уже работал, готовясь к худшему, но милиционеров не было. Не торопятся, подумал он, странно, и решил пройтись. Снял табличку и, завидев неподалёку кафе, обрадовался: хотя бы согреюсь (вряд ли тут принимают евро). И точно: евро тут не принимали, зато кафе называлось «Пролог».
Что-то он не помнил тут никакого «Пролога» (разве что «Пролог» Волошина – тихое признание Андрею Белому в пацифизме, 1915), хотя не раз приезжал сюда и даже подумывал как-то, а не купить ли ему в Коктебеле дом. Небольшой дом, ближе к морю и на возвышенности. Бросить работу, установить под крышей телескоп и наконец-то заняться любимым делом – открывать звёзды. Не вымышленные, как в РФ, а самые что ни на есть реальные. Как Тони помнил, звёзды над Коктебелем буквально усыпали мельчайшей пылью от мела школьную доску в его поганом детстве (и оттого прекрасном своим изоляционизмом).
Образно говоря, украинское небо было в значительной степени более свободным (от искажений, обмана, насилия) в сравнении с небом над РФ. Дом он не купил, что и к лучшему – сейчас бы жил в оккупации, кормил бы оккупационных котов и ему опротивел бы весь этот серебряный век, включая Волошина с его «Прологом» и кафе «Пролог» в чужом теперь Коктебеле. В принципе ясно, о чём речь – прологом местные считали присоединение к России (и начало, как им казалось, новой жизни), а стихотворение Волошина, неверно истолкованное (на самом деле художнику и так хорошо, он отстраняется от войны и вообще отстраняется ото всего), служило им мантрой.
Читать дальше