Так, сон уже ускользает – еще раз проиграть в голове, рассказать самой себе вслух. Я не знаю зачем, но мне обязательно надо запомнить этот сон.
Я где-то читала, что отец Даниила Хармса, Иван Ювачев, записывал свои сны 50 лет подряд, каждый день, планомерно. Вот бы прочесть, вот бы сверить. Сны же не толкуются абы как – многовариантность реальности им имя, они родились когда-то очень давно, а теперь снятся – и снятся избирательно. Зря ты думаешь, что решаешь, выбираешь, руководствуешься своей свободной волей, в любой момент можешь все изменить, повернуть реки вспять, свою историю развернуть на любой из трехсот шестидесяти градусов. Нет, жизнь идет по наезженной колее, события происходят, а ты принимаешь их, что прекрасно, или не принимаешь, что тоже прекрасно, но тяжелее. Действуешь по закостенелым до остеоартрита принципам, по одним и тем же схемам – будто вытащил их готовыми из циклопического улья своего мозга. Даже не так – из выносного винчестера Вселенной, где лежат то ли твои, то ли общие соты. И когда этот рудимент, остылый мозг, замирает и не ты уже определяешь своих действий, тогда и появляются сны, выбранные не тобой, да и вообще никем не выбранные. Вот они-то и могут решить за тебя задачу, подсказать, кто ты такой, что еще можно или уже нельзя изменить.
Я шла по набережной Фонтанки, был поздний вечер или нетемная ночь, туча вдалеке грозила напрасными осадками. Вдруг я остановилась и замерла: показалось, что один звук – лишний. Звуки были разные: шуршали речные волны, редкие машины с визгом притормаживали, расплескивая свет фар, издали доносились то смех, то плач попеременно, проплыл водный трамвайчик с дискотечными «медляками», отдаленно напоминающими серенады. Эти звуки мне не мешали. Они вплетались в мою тишину без подробностей, без смысловой нагрузки. Не бились о мои усталые уши.
Но один звук был совсем другим, лишним, чужим. Я прислушалась. С противоположной стороны набережной доносился плеск. Я даже достала очки из сумочки, чтобы приглядеться. Мне показалось, что в воде что-то есть и это что-то стучится о гранит набережной.
Моя фантазия бездействовала. Это редкий случай. Обычно я представляю себе все неслучившееся с молниеносной быстротой. Если картина мне не нравится, я переделываю ее много раз до идеального результата. Вот, к примеру, иду я по улице – и стены домов надвигаются на меня, как великаны. Еще немного, и сожмут меня своими карнизами и аркатурами. Кто-то раскачивает надо мной колонну, с бешеной скоростью кренится капитель. Мой мир съеживается, и вот уже только по бокам пробивается свет, потом бац – и темнота. В темноте даже уютнее. Потом оказывается, что темнота – это и есть свет, и я вижу всю сцену целиком. Кто-то бежит ко мне, кто-то еле тащится, мамочки закрывают детям глаза ладошками. Брызги, крошки, грязь. Как-то все примялось и скукожилось. Окружающие недовольны, и я начинаю исправлять картину. Шел дождь – я дождь стираю и зажигаю солнце, одним нажатием, будто торшер включаю. На солнце все тоже выглядит не очень. Тогда я каждому прохожему дарю воздушный шарик. Круто же! Но нет, взрослые берут неохотно, радуются только дети. Впрочем, уже результат. Потом я еще немного поработаю – наведу марафет, подчищу и приглажу. Да и забуду, дальше пойду.
Но этим вечером и в этом сне все было по-другому. Ни одной мысли не возникло – что же там, в воде. А узнать очень хотелось. Даже не просто хотелось – было совершенно необходимо.
Сперва я отвернулась и застыла у чугунных перил, но звук манил, и я, крадучись, пошла к Пантелеймоновскому мосту. Вдали виднелся Прачечный. «Вот бы поменять их названиями», – подумала я. Когда в голову начинают лезть идеи, я останавливаюсь, чтобы их записать. Сохраняю эти никогда не повторяющиеся мысли. О, сколько всего там можно найти! Однако сейчас останавливаться не хотелось. Я шла, но почти не двигалась. Какая-то пара бросала одну и ту же монетку в воду у Чижика-Пыжика. Он держал ее за талию, боясь выпустить из рук, она была миниатюрна, как фарфоровая статуэтка балерины. Такая танцовщица красовалась на телевизоре «Рассвет-307» в комнате моей бабушки. Кажется, «как статуэтка» тоже была в пачке и стояла в лужице воды. Ее пуанты были грязные и мокрые, она напевала: «Кто не умеет поливать – тот не умеет танцевать». Подиум ее маленькой сцены был гранитным, поддержка партнера – убедительной. Я продвинулась дальше усилием воли, понимая, что оставляю ее в надежных руках.
Уже на мосту мне резко полегчало. То есть я буквально перестала чувствовать свой вес. Приподнялась приблизительно на полметра над асфальтом и зависла в воздухе, как птичка или, скорее, словно баскетболист перед броском. Мне открылась панорама, доступная человеку высокого роста. Я всегда думала, что они по-другому видят. Так и оказалось. Обзор был великолепен. Когда замечаешь на улице такого великана с опущенной головой, всегда удивляешься. Я могу понять, если он так передвигается по квартире. Действительно, на что там смотреть? Совершенно не интересно рассматривать шкафы и антресоли сверху – ничего, кроме жуткой пыли. А здесь на свободе, на воздухе, смотри вдаль – не хочу.
Читать дальше