Елена Шуваева-Петросян - Охота на туманы. Записки из русской деревни

Ну вот, я и в Большом Морце! Слава Богу, что уже не в том возрасте, когда вываливалась из вагона на руки папе и маме, чтобы они утешили свою дочу. Я стала взрослой и сильной. Я сама и рельсы, и шпалы, и колёса – да и вообще весь железный состав, но не зелёный и даже не серо-красный, а всех цветов моей замечательной жизни…

Находясь в поре студенчества, что пришлась на 90-е годы, я часто ездила домой из Москвы в общем вагоне. Ну что, что сутки без всяких условий и, может быть, стоя или сидя на чьих-то баулах, за то люди там беднее, но проще, душевнее и разговоры интереснее – откровенные, о жизни. Такое попутчики понарасскажут, что никакому ток-шоу во сто лет не выдумать.

Зима. Несколько часов до отправки поезда. Я бродила по опустевшему городу с зажатыми в кулаке десятью рублями. Хотелось плакать: возможно ли на эти деньги купить подарки маме, папе, брату, сестре? Конечно, они не ждут подарков, они ждут меня… Но всё равно… так хочется… Мысли свинцовы. На мне шуба из гималайского волка, но в одном кармане прореха, а другом пупсик в платьице, которое я сшила в первом классе. Шуба – не показатель достатка. Дядя подарил – тёте новую купили. Весь мой багаж со мной, в пакетике. Поеду-ка лучше на вокзал… не за чем душу терзать, проходя мимо красочных витрин с огоньками и дедморозиками. Сяду в поезд, а там… чуть больше суток – и дома, где готовится утка с яблоками, пахнет блинами, мандаринами и шоколадными конфетами. И ёлкой, настоящей ёлкой, которую папа накануне из леса привёз… на санях. Грязно-снежная каша противно облепила сапоги. А у нас там, на краю света, снег – бел и скрипуч, воздух – прозрачен и ароматен, небо – выше и чище. Прочь, прочь отсюда. Увези меня, поезд!

Посадка только объявлена, а первый вагон был уже забит до отказа – перед Новым годом все спешат домой. Крики, ругань, неизменный запах селёдки и водки – кто захватил себе сидячее местечко, уже успел столик накрыть и откупорить бутылку. Мужичок, щупленький, потрёпанный, в фуфайке, по-джентельменски подвинулся, приглашая к столу:

– Садись, доча! Потеснимся – не помрём…

– Спасибо! – сказала я, благодарно улыбаясь.

– Попробуешь сэма? Или… нет, мала ещё. Мы тебе «Рябиновой» плеснём.

Пить было противно, но нужно отдать дань гостеприимству. Попутчик руками почистил «мундир», порезал огурчик. Налил в жестяную кружку вспенившийся приторно-сладкий крепкий чай. Не отказалась от угощения: голодна.

Не заметила, как поезд дернулся и устремился в голубую даль. Кто-то там, за окном, плакал, махал руками, что-то кричал на прощание. В вагоне стало жарко от топки и многолюдности. Щёки горели то ли от жары, то ли от выпитого. Я сняла «волка», повесила на крючок на стенке. Мужик тараторил, тараторил, я не всё улавливала, но основное поняла – тюремник он, отбыл свой очередной срок, едет домой. На долго ли? – не знает. Но что есть дом, где никто тебя не ждёт?!

– А ты давай, приезжай ко мне с родителями, с друзьями, живите у меня, сколько хотите. Адресок запиши…

Я вытащила ручку и листок. Записала. Не знаю, из вежливости или просто так. Или хотелось дать пожилому человеку надежду, что он не будет одинок в этом мире. Приехать я, может быть, и не приехала бы, но решила отправлять по адресу к праздникам открытки.

За что сидел – язык не поворачивался спросить. Он, уловив мою мысль, сказал:

– Когда-то я был часовых дел мастер. Потом попался на воровстве отсидел, а потом снова и снова… И в тюрьме чинил часы. Ведь часы – это такая штука… как наш внутренний двигатель. А как радостно мне, когда они молчат, молчат, стрелки повисли, а потом – тик-так, тик-так, тик-так… И жизнь вернулась…

Значит… вор? Но стоит ли из-за этого презирать человека? Я продолжала сидеть рядом с ним. Мужик замолчал, хмель начал одолевать его, глаза затуманились. Он задремал. Чужой сладкий сон так заразителен. Да ещё дорога – длинная, нудная… Сквозь объятья ресниц было видно, как суетились люди, ходили туда-сюда, проводница объявляла станцию, кто-то ругался, пищали дети… А вот с детьми в таких вагонах не стоит ездить, жалко их, малюток, – думалось мне. И… я бегу, бегу по ослепительному снегу, снежинки вальсируют и падают мне на лицо, я смеюсь, так заразительно, что деревья начинают перешёптываться и скрипуче подсмеиваться надо мной. Я падаю в сугроб, встаю, снова падаю… и смеюсь… Вот оно – счастье! Такое же хрупкое, как снежинки.

– Ах ты, сволочь такая! Да как же тебе не стыдно-то, у девчонки-то… Да я ж тебя сейчас размажу по этой стене! – ворвался в моё сознание крик, и я проснулась.