Владимир Невский - Элитарные игры осени

И вдруг – засмеялся!

Дмитрий привстал, надеясь заглянуть в текст и понять, что там могло быть смешного, но Валериан Юрьевич откинулся на спинку стула и с наслаждением потянулся.

– Это ваш первый опыт? – полюбопытствовал он.

– В таком жанре – да.

– А в других?

– Десять отчётов. От двадцати до восьмидесяти страниц в каждом.

Валериан Юрьевич запустил руку в карман и извлёк стодолларовую банкноту.

– Вы её честно заслужили, – с довольной улыбкой сказал он, но не встретив ответного изумления, поспешил добавить: – Однако это скорее аванс. На дальнейшую работу.

– Вы хотите сказать, что рассказы понравились?

– Я воспитан на классике. Тем не менее, я их принимаю. В ваших рассказиках есть смысл, который нужен мне. И всё-таки не могу сказать, что понравились. Знаете, почему? – В них мало смысла.

Дмитрий, наконец, удивился:

– Ничего не понимаю. Какого смысла – мало, и какого вам надо больше?

Валериан Юрьевич опять широко улыбнулся.

– Сами думайте. Мало – значит, мало. У вас не рассказы, а очерки. А рассказ отличается от очерка не размерами, и даже не наличием сюжета, а наличием смысла.

– Очерков без смысла тоже не бывает!

Валериан Юрьевич вскинул руки:

– Не надо, пожалуйста! Вы ведь поняли.

Дмитрий навалился на край стола и, глядя в глаза собеседнику, спросил:

– Зачем вам «это»?

Валериан Юрьевич тоже придвинулся к столу.

– Неужели вы думаете, что я так и буду выпендриваться? Мое объяснение вас не устроило. Понимаю. Когда-нибудь я обо всём расскажу. И тогда мои причуды покажутся вам естественными.

Он опёрся руками о край стола, собираясь встать, и добавил:

– Деньги ваши. А через неделю, как я надеюсь, вы принесёте что-нибудь более впечатляющее. Всего доброго!

Он ушёл. Дмитрий ещё несколько минут сидел, вертя в руках пустую чашку. Его не грела мысль о будто свалившемся с небес заработке. И даже главный вопрос: для чего его новому знакомому эти россказни – перестал казаться интригующим, словно Дмитрий уже согласился с тем, что творчество есть самоцель, и потому все прочие интересы должны быть отброшены на обочину.

Прошло три дня после получения неожиданного и, надо признать, приличного гонорара. Три дня не было желания писать; не хотелось даже включать компьютер ради игры в преферанс. Но поздно вечером, – опять в темноте, – Дмитрий заставил себя сесть за стол. Голова продолжала хранить молчание. Он выпил крепкий чай с большой порцией сахара и снова уткнулся взглядом в бумагу.

Смысл. Нужен какой-то «особый» смысл. Но ведь каждый пеший маршрут имел особый смысл. Практический. Без эзотерики. А также полёт, поездка…

Впрочем…

А ведь одна поездка завершилась не просто «особым», а именно «тем» смыслом! Может быть, и не одна, но эта – точно.

Никто из вас не падал вместе с машиной в кювет? – Вам повезло. Однако думаю, что иногда это бывает не страшно, особенно если такой финт обходится без последствий для здоровья и не ломает стереотипы вашей, уже порядком окостеневшей, картины мироздания.

Мы вели съёмку на юге легендарной горной страны. Как-то раз я и один техник, документатор шурфов, – имени уже не помню, – вместе с шофёром Яшей отправились к горнякам в дальний выкидной лагерь. Ехали, ехали, болтая о погоде, политике, бабах – и с размаху влетели в промоину. Что было дальше, помнится с фотографической точностью. Опрокидывались неторопливо, соображали ещё медленней. Испугаться и вовсе не успели. Наш «ГАЗ-66» постоял, подумав, на двух колёсах и с облегчением завалился на правый бок.

С минуту мы отдыхали: Яша – повиснув на руле, я – лёжа на двери; затем выбрались наружу и закурили. Техник находился в будке. Он накануне хорошо «набрался» и пережил эту аварию, как и мы, без последствий.

Солнце играло в стекляшках разбитого окна. Фары недоумённо пялились на нас, горемычных.

Яша собрался идти за подмогой, хотя на всём пути я не встретил ни единого намёка на кишлак. Он был оптимистом с собачьим нюхом и, наверное, с такой же лёгкостью отправился бы искать жильё где-нибудь в Каракумах.

Я пошёл в «противоположную» сторону. Возле машины остался техник.

Через несколько минут справа открылось ущелье, исток которого, если верить карте, располагался на отметке в две тысячи двести метров. Ущелье поразило меня своей неприветливостью. С его верховьев, казалось, стекал холод. Пройдя, ради утехи любопытства, два десятка шагов, я услыхал неясный ропот, похожий на чей-то неторопливый монолог. Он перебивал шум ручья не силой звука, а непривычной ритмикой выразительных фраз. С этого момента я уже не мог повернуть назад. Я потянулся на звук, как на пенье сирен, забыв о машине, о цели поездки и, пожалуй, о себе тоже.