Илья Тамигин - Корни. Роман-гипотеза

Мишка обвел иностранного фраера изучающим взглядом. И на руках, и в вороте рубахи у того виднелись зигзаги и спирали татуировок. Изобразив на лице дружественную улыбку, он ткнул пальцем в сторону Джима:

– Индия?

Моряк отрицательно покачал головой:

– Ноу, нот Индия. Нью Зиланд!

– Во, блин! Нюзиланд! – хором удивились жулики, – Знать бы, где это!

Сашок подумал и предложил:

– Спроси, с какого он корабля. Ну, и как звать.

Мишка слегка напрягся, вспоминая нужные слова.

– Бот? Ну, шип?

Последнее слово он произнес, растянув звук «И», таким образом превратив слово «корабль» в слово «баран». Джим понял его, но не смог сдержать смешка.

– «Дюк оф Веллингтон».

– А, это с того сухогруза, что утром пришел! – сообразил Мишка, – Слышь, а тебя как звать-то? Нэйм? Я – Майкл, – тут он ткнул себя в грудь, – А он – Алекс!

– Джим! – протянул руку моряк.

Последовало крепкое рукопожатие.

– Здоровый лось! – прокомментировал Сашок и достал поллитру, – Русская водка!

– Дринк! – пояснил Мишка, – Френдшип!

После четырех пинт состояние Джима было близким к нирване. Разве можно отказать таким симпатичным ребятам? Тем более, он раньше не пил русской водки…

На дно пустой кружки забулькала мутноватая жидкость. Много, унций шесть! Джим взял сосуд и с сомнением призадумался. Столько он не выпивал и за целый вечер в родном Веллингтоне!

– Дринк, дринк! – подзудил его хозяин бутылки.

Собравшись с духом, Джим выпил и содрогнулся: пойло оказалось невероятно крепким и вонючим! В пищеводе запылал пожар, дыхание пресеклось, из глаз хлынули слёзы!

В руку сунули кружку:

– Запей!

Пиво погасило пожар, но уже через пару минут сознание рассыпалось на куски. Новозеландец покачнулся, с трудом соображая, где он и что с ним.

– Готово, поплыл клиент! – удовлетворенно хмыкнул Сашок, – Бабы Манина самогонка, да ещё на табаке настоянная, кого хошь свалит! Давай, берем его и тащим в сортир!

Взяв жертву своего коварства под руки, прохиндеи направились в туалет. Там, усадив «клиента» на толчок, обшарили карманы и принялись снимать часы.

Джим замычал и умудрился открыть левый глаз. Несмотря на то, что все вокруг противно вертелось и колыхалось, увиденное ему не понравилось. Да и кому может понравиться, когда с руки снимают дорогие часы? Не вставая со стульчака, он схватил правой рукой запястье Мишки и крепко сомкнул пальцы. Хрустнули кости.

– Ой, рука, моя рука! – заверещал тот, – Пусти, гад!

Джим отпустил поганца. Левый глаз устал смотреть и закрылся. Пришлось открыть правый. Правым глазом разгляделся Сашок, заносящий для удара руку с ножом! Удар наотмашь, даже не кулаком, а расслабленной кистью, отшвырнул грабителя на стену. Гулко треснувшись затылком, тот медленно сполз на загаженный пол. Джим, цепляясь за что попало, встал на непослушные ноги. Перед ним, прижав отдавленную руку к животу, стоял Мишка, размахивая бритвой.

– Не подходи, сука! Попишу! – истерически визжал он, пятясь.

Джим шагнул вперед. Бритва чиркнула по лицу, над бровями. Боль рванула сознание, кровь залила глаза. Защищаясь, Джим нанес удар левой вслепую, дабы избежать новых порезов. Кулак совместился с чем-то мягким. И наступила тишина. И наступила темнота.

Евсей Кириллович Прохоров, старший мастер мехмастерских порта, навестил жену, лежавшую в горбольнице, и теперь возвращался домой. Новости, сообщенные доктором Ильёй Игоревичем, были хорошие. Да что там, просто отличные! Опухоль в груди оказалась доброкачественная. Удалять всё равно надо, но это пустяки: неделя в больнице – и всё! А как они с Ксаночкой боялись, что рак! Конец всему! Причем, для обоих, ибо Евсей Кириллович, после сорока прожитых совместно лет, жизни в одиночестве не представлял.

«А зайду-ка я к „Катьке“, все равно отгул! Вспрысну чуть-чуть пивка… за здоровье Ксаночки!»

С этой мыслью он направил свои стопы в пивную, известную у припортовых жителей под псевдонимом «У Катерины Великой», по имени разливальщицы, с сорок шестого года возглавлявшей сие заведение. Мастер был человеком малопьющим, поэтому целью его была скромная пара пива – не пьянства ради окаянного, а веселия для, и дабы не отвыкнуть.

Взяв свои две кружки и блюдечко с солеными сушками, он сел за столик в углу, за которым уже сидел и угрюмо похмелялся дядька, на вид лет сорока пяти, одетый в железнодорожный китель. Кивнув друг другу, разговор заводить не стали. Железнодорожник тянул пиво сам по себе, Евсей Кириллович – сам по себе. Незаинтересованно скользнул взглядом на соседний столик, где двое парней наливали какому-то могучему мужику, по виду татарину, водку. Неодобрительно крякнув, Прохоров отвернулся. После первой кружки внутри захорошело, но проклятая аденома простаты неприятно напомнила о себе, сиречь, возник мощный позыв в туалет.