Альберт Светлов - Орфей неприкаянный

Между тем, пострадавшая парочка подозвала официантку, расплатилась, и, стараясь не смотреть в нашу сторону, покинула «Гнездо перепёлки».

– О! Давно бы так! – потёр лапищи Дмитрий, – А то сидят тут атмосферу портят. Итак—с, ты в норме? Наелся?

– Фу, до отвала, – я откинулся назад, изображая, насколько сыт. – Блин! У меня стойкое ощущение, что я знаю этого крысёныша с чёлкой. Но никак не могу вспомнить, где видел. Журналист какой—то, кажись…

– Преувеличиваешь! Откуда? Морда непримечательная, среднестатистическая. Перепутал, считаю. Однако, я тож не вмещу и лягушачьей лапки! Погнали что ль? В пробках опять торчать придётся.

– Да, пора бы выбираться…

– Ириш, голубушка, принеси—ка цифирь.

Подавая Димону листок, девушка, покусывала губы, перекладывала из руки в руку карандаш.

– Ир, я позвоню…

– Не надо, Дим, не стоит…

– Серёг, ты сумму проверь, я потолкую с барышней.

Они отошли к окну, и содержание их дальнейшей беседы осталось для меня тайной.

– Верно, без ошибок, – молвил я, когда хмурый Дмитрий, вернувшись, стал рыться в портмоне.

– Хватит? – спросил он и бросил на блюдце красненькую бумажку.

– Самое то.

– Сувенир «бандере» внесли в перечень?

– Внесли.

– Сдачу оставь себе, – буркнул Димыч красавице, ткнув в деньги. – «Рафаэлло» купи. Или ка—ра—мель—ку… Пошли, Максимыч.

Ирина собралась было ответить, но мы уже покидали пригревший нас перепелиный приют.

Обходя сзади «Джип», я заметил кое – что интересненькое.

– Димыч, – окликнул я товарища, – глянь. Полагаю, понравится. Щенячий восторг гарантирую.

И указал на заднюю дверцу. Её пересекала коряво нацарапанная чем—то острым надпись: «вата».

– Мать моя! Ах, он козлище! Зря я ему узелок—то в одёжку засунул, в следующий раз в другое место впечатаю. Походит пускай недельку в раскоряку. Поработает на проктолога, глядишь, думать научится. Выцеплю паскудину, вниз котелком в канализацию запихаю! Попадётся он мне на узкой тропке!

Поохав и поругавшись ещё чуток, он махнул:

– Ладно, толку—то теперь причитать. Садись.

Пристегнувшись ремнём, я задал мучивший меня вопрос:

– Где слов чудных набрался? Фалафель, смузи? Сказка!

– Хрен зна! – пожал плечами Лазаревич. – Слышал, читал, думал! Звучит смачно, вот и взял на вооружение.

Он зыркнул на часы.

До вокзала мы бы скорее добрались пешком, нежели на «Джипе», еле ползущем по трассе. Опустив стекло, я, слушая радио, рассеянно наблюдал за обычным днём областной столицы. Троллейбусы, трамваи, велосипеды, мотоциклы. По тротуарам из модной плитки неторопливо и важно прогуливаются мамаши с колясками. Школьники деловито возвращаются с занятий, лупцуя друг друга ранцами, а, может быть, наоборот, торопятся на вторую смену. Суета, рутина. Люди настолько привыкли к ней, что не видят окружающих, не обращают внимания на происходящее. Они поглощены собой. Их ждут школы и институты, распродажи в магазинах и поликлиники. Мчатся недели, месяцы. Весна сменяет зиму, за весной спешит краткосрочное лето. И без остановки, по кругу. Через край перехлёстывают неосознанность и машинальность. Зачем думать о грядущем, если есть настоящее… Голова отныне – инструмент поглощения пищи. «Об этом я подумаю, когда придёт завтра». Никогда не любил «Унесённых ветром».

«А ведь в последний раз я гулял по этому проспекту невообразимо давно. С Линой. Отвозил её на учёбу. Это сколько ж лет—то минуло? Четырнадцать? Настю тогда дома не застали и начали обходить родственников в поисках хозяйки квартиры. Подсчитывал позднее по карте намотанные километры. Около восьми. Лина пятку стёрла, хромала. А я в урне рылся. Выкинул, не глядя мусор из кармана, а вместе с ним и билеты на обратный путь. И нашёл! Фантастика! Чудны дела твои…»

Из задумчивости меня вывел Лазаревич. Он успел прослушать несколько песен из «Нехолодной войны» и находился снова в отличном расположении духа.

– Не намерен в Губернск перебраться? Здесь возможности покруче, зарплаты повыше.

Я вздохнул:

– В прошлом горел такой идеей… А потом… перегорел. Не выношу я города, особенно миллионники. Чем дальше, тем сильнее. Мне б домик в деревне, на берегу речки… Смотрел «Брата»? «Город забирает силу…» Да и жить—то осталось с гулькин хер. Хочется многое написать. За все годы, проведённые бессмысленно, впустую. Авось песчинка сдвинется в нашем не самом лучшем мире.