Петр Алешковский - От Москвы…

– За такую работу?

– У нас в городе без блата столько не заработать, не устроиться просто. Но раньше на дороге лучше платили. У нас двое детей, еле-еле хватает, отложить не получается.

Проводница, взявшаяся постирать и погладить мои штаны и отказавшаяся брать с меня деньги, на вопрос о зарплате тоже вздыхает.

Лендрик, зашедший в купе и поделившийся со мной чудодейственной китайской мазью, снимающей боль в ноге, вдруг грустно заявляет:

– Что хорошего в жизни видел? Наверное, детство.

Скопить на старость и ему не удалось.

Бизнесмены, а есть и такие в поезде, разговаривать со мной категорически отказываются. На их лицах читается прямо-таки гоголевское отвращение к пишущей братии.

Мы едем по Забайкалью, самому красивому отрезку пути. В предрассветной мгле, проснувшись от духоты, я замечаю в прямоугольнике окна силуэты двух динозавров – сопки, застящие свет от просыпающегося солнца. Прижимаюсь лбом к стеклу. Откуда такая беспросветная тоска? От этого безлюдного пространства? Но заселяли же эти свободные земли каторжане и беглые, выковали особый тип русских, не знавших крепостного права. Где они, гордые и независимые, шагающие по земле хозяевами необъятной родины своей, как пелось в песне?

Едем по Читинской области. В конце восьмидесятых я путешествовал здесь по декабристским местам. В одном из райцентров застал такую картину: парень, окончивший школу с медалью, пришел в райком просить денег на билет до Москвы – собирался подавать документы в институт. Секретарь райкома посмотрел на него, пожал руку, подписал бумаги. Когда парень вышел, он развел руками:

– Права не имею удерживать.

Выдержал паузу и добавил:

– И не хочу.

За окном – нищие серые домики, почти у каждого – блин телевизионной тарелки. На грезы последних денег не жалко. Домики ничуть не изменились с советских времен, только тарелок тогда еще не было. Домики тонут в предрассветном тумане. Наш экспресс, окрашенный в три цвета нового российского флага, проносится мимо.

Меня давно интересовали молодые муж с женой и десятилетним сыном. Они вели себя вежливо, спешили поздороваться первыми. Я пытался задавать им вопросы, но они не отвечали. Только к концу пути вдруг разговорились. Тихая красавица-жена оказалась прокурором, спортивный белобрысый муж – судьей. Они родом из Кирова, теперь живут в небольшом северном городе. Говорил, в основном, глава семейства, жена приятно улыбалась, но больше молчала.

– Суд же кругом коррумпированный, не так? – был мой первый и не совсем корректный вопрос.

И вдруг похожий на мальчика судья завелся:

– Я потому и не хотел беседовать, знал, что не поверите. У нас нет коррупции.

– Везде есть. А вы – исключение?

– Знаю, в центре есть, но у нас нет. И дачи у нас нет, могли бы построить, но там она не нужна. И машины нет, но есть служебная. Мне уже предлагали переехать, но мы решили остаться. Мы ведь специально выбирали город поменьше и подальше – начинать надо с глубинки!

Его убежденная речь пробила брешь в моем скептицизме. Они ехали через всю страну, чтобы показать ее десятилетнему сыну. Мы пристально посмотрели друг другу в глаза. Я очень хотел бы взглянуть в его глаза лет через десять.

Последнюю ночь мы не могли заснуть. Дорога умотала или разница во времени – семь часов навстречу солнцу? Во Владивостоке выгрузились, мечтая только о постели. Но и в гостинице не удалось побороть нервное возбуждение и вздремнуть. Я принял душ, стоял у широкого окна, из него открывался вид на бухту Золотой Рог, вокруг которой на высоких сопках и сложился город. В тумане, налетевшем с океана, переговаривались сиплыми гудками пароходы, у берега кивали головами портовые краны-жирафы, ветер пронес мимо меня чайку. Она лениво лежала на потоке, словно ее тянули на веревочке из одной кулисы в другую. Далеко внизу тупоносый пароходик буксировал здоровенную атомную субмарину – город готовился отметить День флота, один из главных здешних праздников. Лодку потом поставили на якоря в бухте, рядом с военными кораблями. Рожденный вдали от соленой воды, я не мог оторваться от этого зрелища.

Потом пришел Саша Колесов, председатель местного отделения ПЕН-клуба, хранитель остатков некогда богатой культурной жизни Владивостока. Он возродил альманах «Рубеж» – журнал с таким названием выходил в белоэмигрантском Харбине. Мы сели в машину и помчались по сопкам, как по могучим волнам.