Петр Алешковский - От Москвы…

А впрочем, я, пожалуй, и иностранец. Я из Москвы, «с запада», как говорят здесь, в Сибири. Я бывал и на Байкале, и в Улан-Удэ, и в Чите, но проезжаю эти места, как в первый раз и, как японец в анекдоте, стою, уткнувшись в окно, шепчу: «Как много земли, как мало людей». Впрочем, до Советской власти много их тут никогда и не жило. Осваивать земли по-настоящему стали при СССР.

Неподалеку от Улан-Удэ в середине восьмидесятых бурят-краевед, возивший меня по республике, остановился у подножия длинной пологой сопки. Земля на ней была распахана, чахлые растеньица изнемогали от жаркого солнца.

– Что это?

– Кукуруза, приказ из Москвы.

– Так не хрущевские же времена.

Краевед пожал плечами:

– Приказ не обсуждается. А знаешь, сколько стоит ее посадить? Раньше, при царе буряты только отары по степи гоняли, теперь заставляют земледелием заниматься.

Потом он рассказал, как при установлении Советской власти тут обобществляли все, вплоть до куриц и жен. Потом, правда, признали перегиб – куриц и жен вернули назад.

Начинаются сопки. Они покрыты лесом, как голова негра кудряшками.

– Тут были сильные пожары, – объясняет мужичок, что стоит рядом. Пятнадцать лет назад тут все горело. Теперь вырос молодой лес.

Опережая вопрос, попутчик замечает:

– Через две, ну, три недели вся эта красота кончится. В середине августа лист на березе начнет желтеть.

Мы едем в июле, в самый разгар лета, над травами летают пчелы, стрекозы, оводы, бабочки, все спешат урвать теплого солнца перед мокрой и ветреной осенью, перед холодной затяжной зимой. Хорошо все-таки, что сейчас лето, думаю я, заворачивая в купе к попутчику.

Попутчик – машинист маневрового тепловоза в Коломне. Перебрался из Забайкалья, из далекой Могочи, куда везет теперь по бесплатному билету двоих детей. Дети расставили в проходе армию солдатиков. Трое бельгийских ребятишек, едущих с родителями до Владивостока, воюют против них. Переговариваются жестами. Устав играть, бельгийская девочка начинает гладить русского мальчишку-карапуза по голове.

Машинист Егор оптимистичен.

– Получаю сорок тысяч. Много? По мне, так достаточно, но можно и больше. В кабине до плюс пятидесяти, о кондиционере и думать не смей. Мазут, соляра, а водители электровозов вообще работают как в аду – целыми днями среди магнитов. От ребят после смены лампочки зажигать можно. Наш брат, машинист, долго не живет – два-три года на пенсии и в землю. А бывает, и на работе умирают. Был тут у нас случай, сердце не выдержало.

– Что ж хорошего в такой работе?

– А кто в вашей Москве на такую пойдет? И в Коломне на маневровом кататься желающих нет, только мы, приезжие. Зато детей поставлю на ноги. На шпалах не работал и не стану, мать оттрубила всю жизнь, знаю, что это такое. Ладно, проживем, главное из Могочи вырвались. У нас говорят: «Есть на свете три дыры: Могоча, Кушка и Мары». Могоча, та в России осталась, будешь скоро проезжать, полюбуйся.

Но любоваться особо не на что. Станция Могоча. Стоим двадцать минут. Что можно за это время разглядеть?

– Азербайджанская республика, – провозглашает за моей спиной начальник поезда Сергей. У него хитрое лицо, короткая стрижка и зуб золотой.

– Почему азербайджанская?

– Они тут крутые, золото моют.

И правда, в толпе на перроне встречаются кавказские лица, но не похожи она на «крутых» – простые работяги.

Машу на прощанье машинисту с детьми, их встречает пожилая женщина в пестром сарафане, дети счастливо визжат.

– Бог любит Сочу, а черт – Могочу, – замечает из-за спины начальник поезда.

Мы вскакиваем на подножку, идем в его купе.

– Говорят, тоталитарный режим был. Я на себе не ощущал ничего такого.

– Прилавки пустые с кирзовыми сапогами сорок шестого размера и заплесневелыми баранками помнишь?

– Было. И что? Я голода не знал, еще и икорку с Приморья возил. Знали, как жить. А теперь кругом вранье, начиная с дома. Встаешь утром, тебе врут – жена, дети. И в телевизоре. И на улице.

– Что, убежал из дома на железную дорогу?

– Почему? Работаю.

Мы коротаем время за беседой, едем через нашу страну, сквозь нашу историю.

Большинство работающих в этом поезде, похоже, так до конца и не приняли сегодняшний день, вспоминают прошлое, как утраченный Золотой век. Они либо все забыли, либо знают о социализме по рассказам.

Молодые супруги-проводники из Брянска, получающие двенадцать тысяч в месяц.