Юрий Ефименко - Постижение одиночества

О своих глубочайших переживаниях истинные художники менее всего говорят, и особенно – своим ученикам, последователям, поклонникам. Жизнь Рафаэля – не менее загадка, чем жизнь Леонардо да Винчи. Лишь другая.

Стремительный путь к славе, всеобщее почитание, благосклонность власти, преданность возлюбленной – во всём достаток для счастливого художника. Всё, что необходимо высвобождению для творчества!

И над всем этим великолепием – неуловимое одиночество, не менее острое и напряженное, чем у Леонардо и у Микеланджело. Доказательства?

Одиночество среди людей (в тесноте их окружения!) – самая скрытая из тяжких болезней. И не просто разглядеть приметы. Это посредственность вопит о своём одиночестве, виня в нём весь мир. Гений – работает. Он над одиночеством даже в такой пустоте окрест, какая выпала Рембрандту.

Но у всякого развитого человека, у каждого подлинно талантливого художника есть и должно быть особое чувство, которому не столь важно признание его заслуг (как и грохот несправедливых суждений). Куда дороже понимание. В каждом его дне и часе, в творчестве, в передышке, в победах и неудачах.

Форнарина была счастливейшей из возлюбленных. Ученики – счастливейшими из учеников, кому в эпоху Возрождения сравниться разве что с ближайшими из учеников Леонардо да Винчи. Его друзья…

Они были? Поклонник ещё не друг. Скорее ревнивый слепец. Да, у Рафаэля не было очевидных врагов, как у других. Но на кого он мог опереться в сомнениях? К кому стучался в печалях? Покровители для того и вовсе не годятся.

И это ли ещё – одиночество?

Рафаэль был счастлив безоговорочно, пожалуй, одним – душевным здоровьем. Каким оно виделось со стороны.

Но что ещё так подтачивает, кроме одиночества? Когда талантливые художники обращаются к величайшему из источников вочеловеченной любви – к матери, как не в дни острой необходимости цельности этого здоровья! Как не в предощущении потерь с охватыванием тоской как раз по нему!

Что есть одиночество Рафаэля, в ком были чудесно слиты и светлый человек, и светлый художник (без примесей различных перекосов его жестокого времени)? И какое может быть одиночество у такого мощного творца, бережного к прошлому, чуткого к современности и принадлежащего будущему?

Не то ли самое, что всё-то его относят к выразителям эпохи, её идеалов? А на деле выражал он, как свойственно большому художнику, поболее просто эпохи: возрастание человека в человеке! Независимо от того, думал ли Рафаэль об этом, нет ли. Чем больше талант, тем ему реальнее дано ощущать творимое во всей его предназначенности и силе обращения к людям сегодня и завтра. К современникам, но и к потомкам. Это закон (пусть – закон Рафаэля!).

Одиночество Рафаэля (и не только его) заключалось уже в том, что в полной мере откровенности, на всей высоте искренности он мог разговаривать лишь со своими творениями, не полагаясь и на тончайших ценителей. Похвалы, восторги, воспевания дара и созданных шедевров не восполняют понимания.

Одиночество Рафаэля начинается с того (подавлял ли он в себе эти мысли или они вовсе не возникали), что подлинное его время и подлинные его люди, кому были бы вровень его создания и с кем не был бы одинок, ещё и от нас очень далеко – за тысячелетиями. По-настоящему он принадлежит не своей колыбельной эпохе, прозванной Возрождением и не нам (как бы ни кичились достижениями!), а тем векам, где гуманизм станет всеобщим мировоззрением человечества, планетной философией, точкой отсчёта всего создаваемого и всего созданного. Наследия, оставленного Рафаэлем, в том числе (если удастся сберечь).

Одиночество Рафаэля (пусть и благополучнейшего из собратьев-художников) – это одиночество вершины среди пологих холмов. И не то важно, что где-то рядом просматривались и другие, а то, что в Гималаях нет одиночества вершин, пусть и не все пики равны друг другу.

В том и состоит нелёгкая для разумения диалектика этих взаимоотношений: высочайшего таланта, называемого гением, и охваченного им времени: насколько он ощутил и сколь верно прикоснулся к сущности человека и человеческой жизни в пространстве от обозримого прошлого до видимого будущего.

И это правило их измерения – Рафаэля, Леонардо и многих других из разных эпох и различных народов! Творцов! Но и закономерность скрытых или очевидных трагедий их внутренней жизни.

Да, одиночество Рафаэля – вовсе не тот мучительный крест, который нёс на себе мужественно Микеланджело. Рафаэль был действительно счастлив (как и человек, написавший эти строки, что и как бы ни случалось в его жизни). Ибо то, что не имеет личность, восполняет художник.